(Пытаясь вырваться.) Пустите!

Стоков. Убьешь же, Жора. Ну не надо.

Собежников. Пустите меня!

Ерготун. Стахичок, потом… Завтха, Жоха…

Нина уже ушла, за ней проскочила и Пасюкина.

Штапов. Здор-ров… Силушку эту… да в дело…

Собежников (борясь). За державу…

Штапов. Валите на пол.

Собежников. …он печется…

Штапов. Если ты не хочешь… Генка, подними ему ноги…

Собежников (лягнул ногой Стокова). По-шел, поденщик… С персоналками, пайками… Хорошо… ус… ус-троились…

Штапов. Сядешь на мое место – посмот…

Собежников. Ты пустишь… Я честно… своим хребтом…

Штапов. Оторвите ноги от земли!

Ерготун вдруг оставил борьбу, оторопело смотрит на происходящее.

Стоков. Борька! Подсекай его!

Ерготун хватает Стокова и резко отшвыривает его в сторону. Собежников и Штапов какое-то время борются друг с другом. Ерготун бросается между ними, откинув Собежникова от Штапова.

Пауза.

Ерготун (Штапову). Уходите, Геохгий Николаевич.

Штапов. С тезкой не договорили…

Ерготун. Не надо договахивать.

Штапов (тяжело дыша, улыбаясь). Не в мою пользу?

Ерготун. Ни в чью.

Восоркова (Штапову). Я вижу, вам все это очень нравится, даже увлекает?

Штапов. Очень. Ничего неожиданного. Возможно, в начале и была у вас коммуна или что-то в этом духе, но люди есть люди… Появился лидер… Жор, я про тебя. Уклад, иерархия, у каждого свои лимиты… Ничего нового, даже грехи, а я сначала купился. Слышь, Георгий? (Сел рядом с Собежниковым.)

Собежников. Из интереса, значит, ко мне ходили?

Штапов. А ты думал? Я человек любознательный. Таких, как я, Жора, на дому лечат, бреют, обшивают… На кнопочку нажал: а подать мне!.. И тэ дэ. Лала Тарасовна, вас подвезти?

Восоркова. Подвозите.

Собежников встал, смотрит на Восоркову.

Да, Жора. Да. (Штапову.) Я сейчас… спущусь.

Штапов (кивнул). Жду. (Ушел.)

Восоркова (помолчав). Пусто… Ничего нет. (Поправила грудь.) Здесь есть. (Хлопнула себя по бедрам.) Здесь. (Постучав по лбу.) Не дура, кажется, а пусто. И стирать и жарить, и парить… и детей… Все хочу, а… пусто. Крепко ты меня зажал.

Собежников. Я виноват?

Восоркова (отмахнулась). Что ты, что ты…

Задрав руки вверх, быстро входит Церёшко, падает перед Собежниковым на колени, бьет поклоны.

Церёшко. Барин, не вели казнить, вели помиловать! Раб твой, Церёшко Димитрий, великие муки претерпел, но не дал супостату погубить себя, не дал надругаться над достоинством своим, но приумножил его, поелику возможно, и славу новую, громкозвучную, в дом твой принес. От холопа твоего. (Достал из-за пазухи тоненькую книжицу.) На долгую память с любовью и верой, что не зря.

Молчание.

Восоркова (Собежникову). Я не виню тебя. Промахнули… Профукали жизнь, друг друга… Надо было жить хорошо, а мы богато… То ли мы что-то напутали, то ли научить было некому… Да и не было, и некому – сплошной обман.

Церёшко. Я куда влетел?

Собежников (спокойно). Заткнись.

Восоркова (взяв Собежникова за руку). Как быстро… мы постарели. Мы старые. Ох, слезки побежали. Жалко себя, старушку. (Обняла Собежникова.) Прости меня, пожалуйста. (Сдерживая плач.) Она вернется, я поговорю…

Собежников. Иди…

Восоркова. Все наладится.

Собежников. Уверена?

Восоркова. Не знаю. Нет, не знаю. (Поцеловала Собежникова, уходит.)

Церёшко (пройдя по комнате). Что случилось, хлопцы? Стекло битое… Нино-он! (Заглянув в кабинет.) Батюшки, что за погром?

Домашева (боком выходя из-за двери, как бы успокаивая). И-и, мужики ране тоже так. Живут, горбатятся, потом в празднество како большое напьются, и пошла душа в рай: все топорами поизрубают, повыкидывают… Бабы с ребятишками спрячутся (хихикнула), ожидают: когда хозяин натешится вволюшку. А потом опять жись идет. И уж такой сделается работящий, скромный – куда тебе с добром.

Стоков (взяв книжку у Церёшко, читает). «Дмитрий Церёшко. Настой из подорожника».

Домашева. Простудное, правильно. (Заглянула в книгу.) Хорошо помогает… Однако рецепты у тебя прописаны.

Церёшко (смеясь). В яблочко, бабка.

Стоков. «Молодая поэзия Сибири».

Церёшко (сел за стол). Лепота-а. Занимаюсь чревоугодием, слушаю внимательно. Какие тайфуны, цунами пронеслись под крышей сего дома? (Ест.)

Стоков. «Тираж – три тысячи».

Ерготун. Хохошо бы, Димыч, послушать… тебя.

Стоков. «Цена – тридцать копеек».

Церёшко. Плебс! На качество смотри, не на цену! (Налил из графина.) Кто со мной? Замерззз… (Пьет, продолжает с аппетитом есть.)

Собежников (взяв у Стокова книжку, сел напротив Церёшко). Вкусно?

Церёшко. У-у! Прихожу домой, телеграмма: срочно вылетай, книжка выходит. Сразу в аэропорт на посадку. Если везет, то везет до конца. Улетел. В Новосибирске ребята… Кутнули, разумеется, по этому поводу.

Собежников. Весь гонорар пропил?

Церёшко. Не в деньгах счастье. Жизнь почувствовал! Дух – вот основа.

Собежников. И ничего нам, небожителям, больше не надо: ни денег, ни комфорта, ни карьеры. И вот… собрание сочинений… В сорок лет. Следующая, стало быть, в восемьдесят? А что? Нормально. Друзья накормят, напоят, поддержат благородные забавы. Им, плебсам, это даже полезно…

Церёшко (не принимая всерьез). Если мы друзья, вполне закономерно. На кого мне еще надеяться?

Стоков. Поинтересовался бы хоть, как она, что, бабка твоя.

Церёшко. Интересуюсь. (Оглядывая бабку.) Жива вроде, здорова. Ну, каюсь. Ка-юсь! Увидел телеграмму: за окном ночь, а у меня, в хибаре моей, утро в грудь хлещет, жизнь начинается. Я сам не ожидал… Взял и рванул. Первая все-таки. Хотел позвонить, не успел.

Пауза.

Собежников. Почему игра, Димыч, всегда идет в мои ворота. Всегда. Почему?

Стоков (к Церёшко). Че ты, Димыч, лыбишься? Че ты лыбишься? Дом, можно сказать, рушится, а он… Блин, легкомыслие… фантастическое.

Собежников. Не усердствуй, Генаша. Платить все равно будешь.