«Нет, – вяло не соглашался Андрей. – “Одноклассники” – классная вещь, да и другие соцсети… Скайп – вообще чудо, считаю… Хотя по нему человека доставать проще всего. Алинка звонит и начинает… Даню в экран тычет. По телефону легче все это выдержать».

«Моя тоже… Но уже плюнула, почти не общаемся. – Боб смотрел перед собой пристально, сосредоточенно – наверняка пробегал в памяти то ли всю свою жизнь, то ли ее кусок, тот, в котором была Вероника, дети. – Ну и ладно, – отмахивался наконец, будто с кем-то спорил, – что ж… Я считаю, – находил глазами Андрея, – мы здесь с ней познакомились, здесь родились Жэка и Зойка, и значит, я прав, что остался. Слушай, что мне этот Ачинск? Был я в этом Ачинске… – Боб замолкал, и взгляд его в пространство снова становился пристальным, – теперь он, скорее всего, в воображении ходил по Ачинску. – Ну город. Обычный город. И что?.. Работу там предлагали – тоже кинологом в тюряге… Квартира там Ничкина, бабка ей завещала, потому и переехали… Но! – снова находил тяжелыми медными глазами Андрея. – Но мы с тобой толобайцы. Да! Мы можем их ненавидеть, бояться, считать за дикарей диких, но мы сами такие. Толобы! Понимаешь, сами! Мы нигде, кроме как тут, не сможем нормально жить, нам везде будет хреново. Не так… Чесаться будем… внутри у нас будет чесаться… И наши вернутся. Ничка, Алинка твоя. Вернутся, поверь. Поторчат там – и вернутся. Не выдержат чесанья этого… души… Прибегут».

«Прикинь, – отзывался Андрей невпопад, осененный открытием, – ты – Бобровский, а они уехали в Бобров. Офигеть, да?»

Пашка безысходно вздыхал:

«Очень глупый каламбур. Выпей чаю – гашик отпустит».

* * *

Вышел к какой-то станции метро и оказался в толчее. Вернее, затормозил на ее краю.

Парни арабской наружности перекрикивались, цепляли прохожих вопросами, что-то предлагали. Одни шарахались от них, другие вступали в разговор.

Это бурное оживление было так неожиданно после пустых, тихих улиц, что Топкин стал недоуменно наблюдать.

– Нравы и обычаи столицы мира, – пробормотал вполне серьезно.

Парни, как оказалось, пытались продать разные мелкие вещи: сигареты, что-то в пакетах, коробках. Предлагали товар страстно, исступленно. Создавалось ощущение, что, если сейчас у них не купят пачку «Кента», они расплачутся или вовсе упадут в приступе страшной боли.

Но при этом действовали некие правила: парни не хватали прохожих за рукава, не преграждали дорогу. Они стояли в основном за решеткой, отделяющей улицу от лестницы в метро, и тянули к спускающимся и поднимающимся свой товарец. Те же, кто был на тротуаре, семенили рядом с прохожим несколько метров, расхваливая пачки, коробочки и пакетики, и, если потенциальный покупатель не реагировал, отставали.

Увлеченный зрелищем, Топкин пропустил важную и мгновенную перемену. Парни вдруг стали исчезать, а на их месте возникли солдаты с автоматами. Они цапали всех подряд и одних по известным им приметам отпускали, а других уводили.

Один солдат, невысокий, но плотный, тоже напоминающий араба, схватил Топкина за плечо. Так крепко и надежно, что сразу, не дергаясь, стало ясно: вырваться не получится. И еще длинноствольный автомат перед глазами.

– Я русский, – пролепетал Топкин. – Турист… Руссо туристо!

Солдат вгляделся в него и разжал пальцы. Топкин пошел прочь, повторяя дрожащим голосом, предупреждая новое хватание:

– Я турист! Русский турист!

Через минуту ему уже было смешно и стыдно за это «руссо туристо», но в тот момент французские и английские слова забылись и пришла вот эта идиотская фраза из старой советской комедии, которую видел раз сто. Идиотская, но искренняя, и вот, получается, выручившая…

В последние месяцы он редко смотрел фильмы, слушал музыку. Все свободное время ловил новости по телику, радио, в интернете. Да и какие фильмы, музыка, когда тут такое – события, меняющие историю. Не у нас, но рядом, по соседству, на Украине… Хотя почему не у нас? И у нас!

Поначалу казалось, что ничего серьезного: несколько тысяч человек на одной из площадей Киева собрались и против чего-то протестуют. Андрей не особо и вникал в суть. Была уверенность: все закончится мелкими стычками с ментами, как в Москве в две тысячи одиннадцатом-двенадцатом. Может, кого-нибудь посадят. Сажают за слишком активный протест и у нас, и в Белоруссии, и в США с Европой.

И стычки с милицией в Киеве были, хлопали по спинам дубинки. Но вместо того чтобы испугаться, попрятаться по домам, люди превратили площадь в крепость. Ее штурмовали. Появились избитые, окровавленные, полетели в милицию бутылки с зажигательной смесью. Цепи, баррикады, черный дым от горящих покрышек, БТРы, первые трупы… Десятки убитых и раненых, пылающие здания в центре Киева.

И вот президент Украины, его министры бегут из страны. Новая власть. Один из первых законов, фактически запрещающий русский язык, принятый и тут же замороженный. Но уже поздно – Крым решает отделиться, о чем по радио «Эхо Москвы» захлебывающимся от восторга и тревоги голосом объявляет находящийся там писатель Сергей Шаргунов; по всему юго-востоку Украины митинги, захват или попытки захвата правительственных зданий. Российские флаги вместо украинских…

В маленький, мало кому известный Краматорск на Донбассе прибывают несколько десятков человек в камуфляже и масках. С оружием. Штурмуют городскую администрацию, отдел милиции. Слышна стрельба. «Это холостые, да?» – спрашивают из толпы.

Через сутки десятки вооруженных превращаются в сотни. Под контроль Донецкой, Луганской народных республик, которые провозглашены вместо областей, переходят город за городом, село за селом.

Киев посылает на них танки, но танки или гибнут, или переходят на сторону республик. Сначала крики «пидарасы!», а потом бои, кровь, горы трупов – да, горы в тесных моргах райцентров – с обеих сторон, реки беженцев. Одни реки – на восток, в Россию, другие – на запад, вглубь Украины…

Все это нереальное, будто снятое на американских киностудиях, но не в Голливуде, а на бедных, с плохим оборудованием и бесталанными актерами, происходило далеко от Андрея, но касалось его напрямую. Его не очень волновали споры о том, правильно ли мы забрали Крым, стоит или не стоит помогать Донбассу, нужно ли было бросать наш десант на Одессу, когда там сожгли людей, фашисты-бандеровцы ли пришли к власти в Киеве, или это наша пропаганда. Андрей боялся за сына, находящегося недалеко от войны, в граничащей с Украиной Воронежской области.

То, что Бобров – богом и чертом забытый городишко, ничего не значило. Славянск, Краматорск, Дебальцево тоже были такими городишками, а оказались линией фронта. Руины, убитые женщины в халатиках, дети с оторванными руками, трупы мужчин на огородах, сжимающие в руках поливальные шланги… Где гарантия, что завтра какой-нибудь Дмитрий Ярош не появится в Боброве и не перестреляет всех подряд?

Только удавалось себя успокоить, раздавался звонок жены: привезли людей из-под Луганска – смотреть больно… Михаил записался в ополчение, мама плачет… летают истребители, гул непереносимый… Михаил уехал в ЛНР… лето в разгаре, дел полно, рук не хватает… очень тревожно, у мамы сердечные приступы… Михаил звонит редко…