заключенного праотцом Авраамом, а затем подтвержденного его потомками у горы Синай: «О, вы несчастные, забывающие своих истинных союзников, вашими руками и вашим оружием вы хотите побороть римлян? Случалось ли когда-нибудь, чтобы мы таким путем побеждали? Не всегда ли мстителем нашего народа, когда с ним несправедливо поступали, являлся Бог, Творец? Бросьте взгляд назад, вы увидите, что собственно толкнуло вас в эту борьбу и какого великого союзника вы оскорбили. Вспомните чудеса времен ваших отцов и сколько раз на этом священном месте некогда находили гибель наши враги. Я, хотя не без содрогания, начинаю рассказывать о делах Бога недостойным ушам вашим, но вы все-таки слушайте для того, чтобы убедиться, что вы боретесь не только против римлян, но также против Бога» (ИВ, 5:9:4).

Вслед за этим Иосиф делает удивительно емкий экскурс в историю еврейского народа, начиная с того же праотца Авраама и вплоть до его дней, демонстрируя при этом поразительное знание не только Священного Писания, но и мидрашей — устных преданий, а также исторических источников. Он напоминает о пленении фараоном жены Авраама Сары и ее чудесном избавлении, о рабстве и исходе из Египта, поражениях и победах в борьбе с филистимлянами, ассирийцами и другими врагами: о вавилонском изгнании и возвращении из него, о войне Хасмонеев с Антиохом Эпифаном и о междоусобице между ними, которая в итоге и привела к римской оккупации.

«Словом, — продолжил Иосиф, — нельзя привести ни одного случая, где наши предки только силой оружия завоевали себе счастие, или чтоб они терпели несчастье, когда они без борьбы отдавались в руки Провидения: не трогаясь с места, они побеждали, как только этого хотел Небесный Судья; если же они сражались, то всегда были поражаемы. Это случилось также, когда царь вавилонян осаждал этот город, а наш царь Седекия, вопреки пророчеству Иеремии, сразился с ним: тогда он сам был пленен и сделался свидетелем разрушения города и Храма. И, однако, насколько тот царь и его народ были праведнее вас и ваших вожаков! Ни царь, ни народ не убивали же Иеремии, когда он открыто вещал, что они своими грехами навлекли на себя немилость Божию и что они будут побеждены, если добровольно не сдадут города. Вы же, напротив, — не говорю уже о преступлениях, которые вы совершаете в городе, для них я не имею слов, — поносите меня, который учит вас, как спасти себя, стреляете в меня из озлобления за то, что я вам напоминаю о ваших злодеяниях, за то, что вам вовсе не хотелось бы слушать о тех поступках, которые каждый день совершаете» (ИВ, 5:9:4).

Так Иосиф подводит своих слушателей к мысли, что все происходящее с ними, а также те ужасы, которые еще могут произойти, являются следствием гнева Бога на евреев за их взаимные раздоры и нарушение Его заповедей, дошедших до осквернения своими поступками Его Храма. А значит лучшее, что евреи могут сделать в сложившейся ситуации, — это положиться на волю Всевышнего, от Которого и наказание, спасение, и победа над всеми врагами, которую Он дарует в нужный срок, когда евреи будут этого достойны.

Завершил он эту речь эллиптическим возвращением к призыву к здравомыслию, умело внеся в нее личный элемент напоминанием о том, что в Иерусалиме у него остаются родители, жена и другие близкие: «Бесчувственные! Бросьте ваше вооружение, сжальтесь над полуразрушенным уже отечеством! Оглянитесь вокруг себя и смотрите: какое великолепие, какой город, какой Храм, скольких народов приношения вы хотите принести в жертву! Кто хочет предать все это огню? Кто желает, чтоб все это исчезло? Что еще больше заслуживает сохранения, чем это? Но если вы, непреклонные и более бесчувственные, чем камни, перед всем этим закрываете глаза, так подумайте о ваших семействах! Пусть каждый представит себе мысленно своих детей, жену и родителей, которых вскоре похитит голод или меч! Я знаю, что опасность витает и над моей матерью, моей женой[52], моей не беззнатной фамилией и издревле известным родом; вы думаете, быть может, что из-за них я вам так советую. Нет! убейте их, берите мою собственную кровь за ваше спасение! И я сам готов умереть, если только после смерти моей вы образумитесь» (ИВ, 5:9:4).

Увы, страстная речь Иосифа, похоже, не произвела особого впечатления на лидеров восстания, а если и были те слушатели, которые ею прониклись, то они ровным счетом ничего не решали.

Фейхтвангер на основе слов Флавия выдвигает версию, по которой Симон бар Гиора и Иоанн Гисхальский (в первую очередь, разумеется, последний) заявили Титу, что готовы начать мирные переговоры после того, как римляне выдадут им предателя Иосифа бен Маттитьягу, и Иосиф якобы ради спасения города и Храма был готов на добровольную сдачу, которая неминуемо закончилась бы его казнью. Но затем и он, и Тит поняли, что речь идет не более чем об уловке, чтобы заполучить Иосифа, а никаких переговоров вожди восставших вести не собираются, так как продолжают фанатично верить в то, что рано или поздно римляне отступят.

Таким образом, еще один шанс избежать надвигавшейся национальной катастрофы был упущен.

Глава 5. Лицом к лицу

В последующих главах «Иудейской войны» Иосиф вновь проявляет удивительную осведомленность в том, что творилось в осажденном Иерусалиме.

Голод день ото дня набирал силу, продукты стали в буквальном смысле на вес золота, и горожане отдавали в обмен на них свои драгоценности: самые богатые покупали за них пшеницу, просто зажиточные — ячмень, который затем ели за закрытыми дверьми и ставнями. Такая мера предосторожности отнюдь не была излишней: по улицам бродили ослабевшие, находившиеся на грани последнего истощения люди, и процветали грабежи — нападали обычно на тех, кто не выглядел голодным, а значит имел в доме ценности или продукты питания. Многие умирали прямо на улицах, и их некому было хоронить.

По мере усиления голода люди уже не могли думать ни о чем, кроме еды; у них притуплялись все обычные чувства, а многие просто теряли человеческий облик. Иосиф рисует необычайно яркую картину происходящего — так, словно был ее очевидцем: «Жалкое было питание, и сердце сжималось при виде того, как более сильные забирали лучшую часть, тогда как слабые изнемогали в отчаянии. Голод господствовал над всеми чувствами, но ничто не подавлялось им так сильно, как чувство стыда; все, что при обыкновенных условиях считается достойным уважения, оставлялось без внимания под влиянием голода. Жены вырывали пищу у своих мужей, дети у своих родителей и, что было немилосерднее всего, матери у своих бессловесных детей; любимые детища у них на