Кстати, и на самом высоком политическом уровне восприятие идеи города-сада в дореволюционной России было очень своеобразным. Если российская либеральная общественность пропагандировала города-сады как чуть ли не единственную панацею от назревавшего социального кризиса, то царское правительство взирало на инициативы по их возведению с молчаливой опаской. Причина настороженности со стороны официальных властей заключалась в том, что в организационно-управленческом плане город-сад базировался, как мы неоднократно подчеркивали, на принципах общественного самоуправления, а самодержавная власть негативно относилась к либерально-демократическим идеям расширения общественного самоуправления. Идея города-сада – самоуправляющегося и саморазвивающегося поселения – вызывала настороженность царского правительства тем, что в случае последовательного воплощения ее социально-организационной и социально-политической составляющих именно разночинцы оказывались основным составом органов городского общественного самоуправления. Самодержавная власть не могла допустить потери контроля над населением, позволив ему самостоятельно создавать среду обитания и независимо управлять ею, не желала утрачивать контроль над жилыми образованиями и прилегавшими к ним значительными участками земли, над системами городского жизнеобеспечения.

В итоге в царской России кооперативное движение по возведению автономных и самодостаточных пригородных поселений-садов не получило такого широкого распространения, как в европейских странах. А те российские поселения-сады, которые все же были построены, в отношении социального содержания не только не стали типологически тождественны западноевропейским городам-садам, а напротив – оказывались противоречащими их социальному замыслу.

В послереволюционный период, с 1917-го до середины 1920-х гг., говардовская концепция города-сада, с одной стороны, и советская градостроительная политика, с другой, являли собой диаметрально разные подходы к смыслу возникновения и существования поселений. Они все в большей степени вступали в противоречие друг с другом, до тех пор пока, наконец, говардовская идея не оказалась окончательно отвергнутой и вычеркнутой из арсенала средств советского градостроительства.

Суть говардовской идеи состояла в отношении к процессам жизни как сущностным – определявшим смысл возникновения населенных мест и выступавшим базисом для устройства всех механизмов повседневного функционирования и развития. Основой города-сада была кооперативная форма собственности на землю и строения. Именно она давала возможность населению осуществлять волеизъявление в отношении самостоятельных инициатив, причем не только в жилищной сфере, но и в размещении на землях кооператива мелких промышленных предприятий, обеспечивавших (за счет налоговых отчислений) поступление средств в бюджет поселения. Сколько и какой конкретно территории, под какие функции, на каких условиях можно было передавать в аренду под производство – самостоятельно решало правление кооператива, исходя из того, на какие нужды товариществу были необходимы средства и как это могло способствовать улучшению условий жизни в поселении. Жизнь и импульсы ее развития в рамках говардовской идеи являлись основополагающими и определяющими всю стратегию управления городом-садом. «Жизнь» диктовала, какая «деятельность» ей необходима для финансового обеспечения своего развития.

Частное предпринимательство в городе-саде было основой и средством интенсификации процессов развития форм быта в социальной, культурной, обслуживающей и других сферах. Здесь сообщество жильцов самостоятельно решало, появление каких видов услуг следует стимулировать, возникновение каких форм культуры инициировать, в каком виде должны быть развернуты досуг, развлечения, отдых, спорт, образование, медицина, какие необходимо создавать условия для того, чтобы частные инициативы в этих направлениях получили бы максимально выгодные экономические условия для своего воплощения. Потребность поселения в продуктах питания обеспечивалась располагавшимися вблизи города-сада продуктовыми (мясомолочными, сельскохозяйственными и пр.) фермами. Таким образом, города-сады являлись самодостаточными, обособленными «городами без производства» – «городами-спальнями», «пригородами-садами», что в рамках советской идеологии индустриального развития трактовалось как главный недостаток данной концепции.

В рабочих поселках-садах, которые возводились советскими ведомствами возле восстанавливаемых, реконструируемых или возводимых промышленных предприятий, торфоразработок, транспортных и энергетических узлов, а также местными органами власти на периферии крупных городов для их разгрузки, все обстояло прямо противоположным образом. Рабочий поселок строился исключительно для обслуживания производства, которое, собственно, и диктовало требования к формированию определенных условий жизни. Здесь «деятельность» устанавливала, какие формы «жизни» необходимы для восстановления производительных сил. Поэтому актуальным являлось лишь то, что позволяло обеспечивать нормальное функционирование очередного трудового дня. Все остальное рассматривалось как ненужное, незначимое, второстепенное, избыточное.

Социально-управленческая парадигма рабочих поселений, проектировавшихся и возводившихся в СССР в начале – середине 1920-х гг., предполагала как обязательное условие наличие в нем промышленного ядра, и предназначение рабочего поселка, и характер его эксплуатации были всецело определены задачами функционирования основного (так называемого градообразующего) промышленного предприятия, являвшегося элементом общегосударственной системы промышленного производства. Градостроительное проектирование, осуществляемое государственными структурами в начале и середине 1920-х гг. при мануфактурах, паровозоремонтных заводах, электростанциях, возводившихся по плану ГОЭЛРО, было неразрывно связано именно с возведением, расширением или реконструкцией градообразующего промышленного объекта.

В советских рабочих поселках и собственность на землю, и источники развития (финансовые, материальные, технологические и пр.), и механизмы управления были исключительно государственными. Это означало, что не само население, а органы государственного планирования, намечая мощность промышленного предприятия, определяли, сколько рабочих рук и какой квалификации требуется для этого предприятия; какое (в соответствии с общегосударственными нормативами) должно быть в данном поселении количество посадочных мест в столовых и кинотеатрах, койко-мест в больницах, школьных парт, кроваток в яслях и пр. и, соответственно, сколько сотрудников должно быть задействовано в системе поселкового обслуживания; каков будет бюджет населенного пункта и как его распределять.

Этим советский ведомственный рабочий поселок-сад кардинально отличался от говардовского города-сада, который, наоборот, концептуально не должен был иметь собственной градообразующей базы и, несмотря на наличие некоторого числа объектов местной обслуживающей промышленности, был лишен промышленного ядра и, как следствие, места приложения труда для подавляющей массы населения, трудящегося в близлежащем индустриальном центре, с которым город-сад связывался системой транспорта.

Архитектурно-планировочная организация советского рабочего поселения размещала производственный объект в общественном центре соцпоселка, трактуя его как «смысловой фокус» пространственно-территориальной организации жилой зоны, композиционно всецело ориентируемой на него. С начала 1920-х гг. требование влияния на композиционную структуру поселения отдельно стоящего производственного объекта или игравшего ту же роль «объекта-заместителя» – здания органа власти (горсовета, горисполкома), административного здания (заводоуправления) или общественного сооружения (народного дома, театра, клуба и т. п.) – в проектах советских рабочих поселков являлось крайне желательным. А с конца 1920-х гг. оно приобрело силу неписаного закона.