Ужасное подозрение толкнуло ее вперед, заставило схватитьЛарису за плечи, затормошить. Нет, жива, слава Богу. Перекатила голову поспинке кресла, приоткрыла мутные глаза. Марьяна отпрянула, не в силахсправиться с нахлынувшей вдруг брезгливостью к этому излапанному телу,бесформенно вспухшим губам, волосам, сбитым на затылке в колтун…

«А ведь это могли сделать с тобой! – подумала тотчас – идаже ладони прижала к щекам, так вдруг запылало лицо. – Тут лежать могла бы ты…Только еще неизвестно, выдержала бы ты все это – или нет!»

Лариса повела угасшими глазами по комнате, с трудомсфокусировала взгляд на Марьяне.

– Ни-че-го, – едва разлепила запекшиеся губы. – Я ничего…

Марьяна кивнула, смахивая слезы, но сказать хоть что-то нерешилась: боялась, голос сорвется на плач. А ей-то чего плакать? Лариса вон ито держится…

Да, Лариса не плакала. Она не шевелилась, только рассеяннообводила взглядом комнату. Слабая улыбка зажглась в ее глазах при виде спокойноспящего Саньки, и с этой минуты взгляд приобрел более осмысленное выражение.

– Дай мне щетку, пожалуйста, – выговорила она, с усилиемподнимая руку к голове. – Волосы… видишь? Щетка в сумке.

– Нету ее там, – сообщила Марьяна. – Hаверное, эти тваристащили: она же красивая была, с позолотой. Они и записную книжку забрали, икошелек, и вообще все, только пудреницу оставили.

– Спасибо и на том, – усмехнулась Лариса.

Марьяна уловила отблеск радости в ее глазах – и язык неповернулся сказать, что пудреницы, строго говоря, тоже нет. Ох, криворукаябестолочь! Пудреницу-то Ларисе, наверное, Виктор подарил, вот она ею и дорожит,а Марьяна умудрилась сломать. Крышка как улетела под диван, так там до сих пори валяется. Hадо будет улучить момент и найти ее. Может быть, удастсякак-нибудь починить, приделать. А если нет, крышка хоть не потеряется. Чтосломана – Марьяна тоже свалит на здешних, ничего, им еще этот выдуманный грешок– что слону дробина. И так странно, что вовсе не тронули явно очень дорогую,ценную вещь.

– Поесть бы, – тихо сказала Лариса. – Hе помню, когда я ела.Меня там все время заставляли пить, пить… – Она с отвращением поморщилась.

Марьяна метнулась было к столу, схватилась за какие-тоблюда, но Лариса качнула головой.

– Помоги мне встать. Я сама.

Марьяна обняла ее за плечи, потянула с кресла. Лариса всталакое-как, шатаясь, сделала первый шаг – вернее, шажок: она еле передвигала ноги,с трудом держалась.

– Ничего, – криво улыбнулась, поймав перепуганный взглядМарьяны. – Я выдержу. Я сильная, ты даже и не знаешь, какая я сильная! Да я исама раньше этого не знала…

«Выдержишь ли? – с тоской подумала Марьяна. – А когда тебескажут про Виктора?.. И ведь еще ничего не известно: может быть, мы все умремздесь!»

Она смолчала, только попыталась улыбнуться – и подумала, чтоу Ларисы это получается гораздо лучше.

Лариса устроилась на краешке стула, рассеянно оглядела блюда– и дрожащей рукой принялась накладывать себе на тарелку все подряд: мелконарезанные овощи, маслины, сыр, жареное мясо, кусочки яблок, политых каким-тосиропом, финики, бобы в соусе, посыпала все это зеленью…

Марьяна и не заметила, когда в их «номер» принесли свежуюеду, да в таком изобилии! Наверное, пока Рэнд таскал ее по саду…

И вдруг ужасно захотелось есть, она взяла сыру и финик, нототчас поняла, что не сможет проглотить ни кусочка. И даже с каким-тоизумлением смотрела на Ларису, которая ела сейчас все подряд, мешая сладкое,соленое, горькое, кислое… Опустошила тарелку, наполнила снова – и так же жадноопять принялась есть.

Случайно поймала взгляд Марьяны, передернула плечами:

– Господи, ну чего ты уставилась? Из-за тебя кусок в горлоне лезет. Не понимаешь, что ли, – я двое суток не ела, только пила и… ну,понятно. А еда, говорят, лучший транквилизатор.

Марьяна со стыдом отвела глаза. Да уж… кому-кому, а Ларисетранквилизаторы нужны. И чем больше, тем лучше.

Наконец Лариса отодвинула тарелку, с явным сожалениемпоглядев на опустевшие блюда:

– Все. Сейчас лопну. А знаешь, и правда легче стало… Тольков животе тяжелее. – Она хихикнула. – Я вообще люблю, когда всего на тарелкемного – и разного. Первое, второе и третье вместе. Чтоб все сразу!

«Она же еще пьяная, – поняла Марьяна. – Она еще не в себе!»

Лариса оперлась на локти, прижала ладони к щекам.

– Тебе противно? – Голос ее звучал глухо. – Но, может быть,выпивка меня и спасла. Иногда я как бы проваливалась куда-то и почти ничего нечувствовала, даже боли. Только думала, когда приходила в себя: «Господи,главное, чтобы не изуродовали, что же я тогда Вите скажу? А так, может быть, они не догадается, не узнает никогда!»

«Не догадается, – кивнула Марьяна. – Не узнает. Никогда…»

– Наверное, тебе это покажется странным, но для меня всегдабыло необыкновенно важно, что думает обо мне Виктор. – Лариса опустила ладонина стол и поглядела на Марьяну своими огромными голубыми глазами, которыеказались еще больше и ярче из-за черных полукружьев, залегших под ними. – Стого самого мгновения, как я увидела его в «Рокко»… он был в составе жюри тогопохабного конкурса красоты. Господи, какое время! До чего не складывалась жизнь!Я смотрела на себя в зеркало и думала: на что тебе ум, красота, утонченность иобаяние, если ничего ты не можешь добиться в жизни – того, чего хочешь? Я быластрашно одинока, мама все время болела, и вообще она была как бы не в себепосле смерти отца. У меня не было друзей – да их у меня никогда не было, кромеодной самой близкой подруги: мы, кстати, с ней до сих пор не потеряли связь…Словом, жизнь была самая беспросветная. И я решила совершенно изменить ее. Уменя кое-что было, кое-какие сбережения, ну, я подошла к делу серьезно. Я ведьвообще человек серьезный, очень люблю все обдумать, распланировать… Странно,да? – Лариса со слабой улыбкой взглянула на Марьяну: – Tы от меня такого неожидала, наверное. Меня почему-то все считали засоней, ленивицей. Надежда,например… царство ей небесное, бедняжке! Без памяти любила она Виктора, безпамяти… и без надежды.

Лариса с грустной улыбкой покивала Марьяне, как бы извиняясьза невольный каламбур.