Летом 1938 г., когда немецкая угроза немецкого вторжения в Чехословакию приняла вполне отчетливые очертания, Черчилль под большим секретом принял у себя в Чартвелле майора Эвальда фон Клейст-Шменцина, члена антифашистского немецкого кружка, сообщившего, что до нападения на Чехословакию остались считанные дни, и попросившего составить послание, которое позволило бы «упрочить в Германии всеобщее чувство отвращения к войне». Проконсультировавшись в Министерстве иностранных дел, Черчилль передал антифашисту ноту, подписанную собственноручно, где заявлялось, что любое нарушение чехословацкой границы приведет к мировой войне, в которой Англия и ее союзники будут драться до конца, «чтобы победить или умереть». Это было вполне в духе политики, проводимой Черчиллем уже несколько месяцев: убедить Гитлера в решительном настрое Англии и ее союзников, чтобы вынудить его воздержаться от военной авантюры с непредсказуемыми результатами. Если вспомнить действия того же Черчилля двадцать четыре года назад в период, предшествовавший Первой мировой войне, можно заметить, что его тактика ничуть не изменилась: демонстрировать свою силу и решительность, чтобы не приходилось к ним прибегать…

2 сентября 1938 г., когда чехословацкий кризис достиг апогея, посол СССР Иван Майский лично отправился к Черчиллю в Чартвелл. Черчилль, конечно, был антикоммунистом № 1 в королевстве, но прагматичного Иосифа Сталина подобные мелочи не смущали: враг моего врага – мой друг, а Черчилль считался врагом Гитлера уже пять лет. Речь шла о создании единого фронта Франции, Великобритании и СССР для противодействия Германии в чехословацком конфликте. Советский министр иностранных дел М. М. Литвинов, опасаясь отпора со стороны столпов умиротворения с Даунинг-стрит, предпочел зайти с фланга, рассчитывая на поддержку Черчилля. Он обманулся в своих ожиданиях только отчасти: Черчилль приложил все силы, чтобы советское предложение было принято, направив длинный меморандум министру иностранных дел Галифаксу. Хотя благородный лорд принадлежал к сторонникам умиротворения, его иногда посещали сомнения в правильности выбранного политического курса; в такие моменты он был особенно уязвим для аргументов депутата от Эппинга, который не только обладал величайшим даром убеждения, но еще и был его начальником в Министерстве колоний тридцать лет назад. Увы! Несмотря на положительный отзыв лорда Галифакса, меморандум Черчилля был яростно исчеркан на Даунинг-стрит сэром Хорасом Уилсоном, а позже изорван в клочки Невиллом Чемберленом… Меморандум о советском предложении не стал исключением из правила; премьер-министр по-прежнему считал, что вместо того, чтобы угрожать Гитлеру силой оружия или альянсами, разумнее успокоить его и подкупить уступками и тайной поддержкой его экспансионистской политики в надежде, что та будет направлена скорее на Восток, чем на Запад.

Чемберлена посетила мысль, показавшаяся ему гениальной и оказавшаяся в итоге катастрофической: на фоне усиливавшихся беспорядков в Судетской области, инспирированных нацистами, и растущей угрозы немецкого вторжения на территорию Чехословакии он посчитал себя единственным человеком, способным спасти мир. Британский премьер решил лично встретиться с А. Гитлером, не понимая, насколько он не способен противостоять запугиванию со стороны фюрера, глубоко презиравшего его политику слабости и умиротворения. Чемберлен трижды приезжал в Германию: в Берхтесгаден 15 сентября, в Годсберг 22-го и, наконец, в Мюнхен 29-го. С последней конференции, в которой также приняли участие Э. Даладье и Б. Муссолини, Чемберлен привез четырехстороннее соглашение (декларацию о добрых намерениях, подписанную Гитлером) и впечатление, что фюрер – «человек, на которого можно положиться, если он дал слово». Между делом он бросил чехов на произвол судьбы, поддержав вместе с его французским аналогом Даладье диктатуру фюрера: чехословацкие войска должны были оставить Судетскую область, передав немцам мощные укрепления в Богемском четырехугольнике в целости и сохранности. Утратив без единого выстрела главный оборонительный рубеж, Чехословакия оказалась беззащитной перед немецким вторжением, в неизбежности которого не сомневался уже ни один разумный человек[138].

Увы! Чемберлен ничего не подозревал, а британское общество – тем более: возвращение в Лондон «Человека, который спас Мир!» было триумфальным; пресса расточала похвалы, в палате общин его встречали как героя. Мюнхенские соглашения были ратифицированы подавляющим большинством голосов. Впрочем, в победном гимне прозвучало несколько фальшивых нот, некоторые из них особенно резали слух. Так, 1 октября первый лорд Адмиралтейства Дафф Купер подал в отставку и два дня спустя объяснил свое решение палате общин несогласием с Мюнхенскими соглашениями, бывшими, по его мнению, чистой воды предательством; в тот же день против трусливого дезертирства, из-за которого Чехословакия была брошена на произвол судьбы, выступили Иден, Эттли, Арчибальд Синклер, Эмери, МакМиллан и Брэкен. Но они были островком в море почитателей героя Мюнхена так же, как и Черчилль, которому это не помешало выступить 5 октября по данному случаю с одной из своих самых замечательных гневных отповедей: «Мы потерпели полное поражение. Условия, которые привез нам премьер-министр, могли быть получены обычными дипломатическими путями в любой момент еще летом. И больше того, если бы чехов с самого начала предоставили самим себе и сразу предупредили, что им нечего рассчитывать на какую-либо помощь Запада, они добились бы для себя лучших условий; в любом случае, условий хуже быть просто не может. […] Вот увидите, что через какое-то время, которое может занять годы, но может и месяцы, Чехословакия будет полностью поглощена нацистским режимом. […] Наш народ должен знать, что мы потерпели поражение без войны, и его последствия будут долго преследовать нас на нашем пути. И не думайте, что все закончилось; это только начало сведения счетов, первый глоток, первые капли из горькой чаши, из коей нам предстоит еще не раз испить, год за годом, если только резкий подъем военной мощи и духа нации не поможет нам встать на защиту нашей свободы, как в былые времена».

Все было напрасно. В то время многие полагали, что протест Черчилля против Мюнхенских соглашений – политическое самоубийство; но ясно одно, что в конце 1938 г. он отрезал Уинстона от подавляющего большинства британского общества, не снискав ему при этом поддержки противников политики примирения в парламенте. Лейбористы и либералы ему по-прежнему не доверяли, и даже некоторые диссиденты-консерваторы из группы Антони Идена, такие как МакМиллан, Сидней Херберт, Эдуард Спирс или Дафф Купер, предпочитали его избегать, по крайней мере на людях; считалось, что он слишком непредсказуем, слишком радикален и слишком враждебно настроен по отношению к правительству. 17 ноября 1938 г. Чемберлен публично подверг его критике в палате общин, обвинив в «отсутствии здравого смысла». Аппарат Консервативной партии неоднократно предпринимал попытки восстановить против него избирателей Эппинга, но безрезультатно. Газеты были настроены против Черчилля, его встречи с читателями и избирателями проходили при полупустых залах, и даже король Георг VI публично поддержал Чемберлена. Столкнувшись с такой стеной непонимания, большинство политиков махнули бы на все рукой или поставили бы свои паруса по ветру.