И точно так же мы думаем о том, стоит ли выходить «в первые ряды», является ли настоящим поэтом только тот, «кто кончил жизнь трагически», не оборачивается ли любой рай в реальности адом (как в песнях «Переворот в мозгах из края в край…» и «Райские яблоки»)?

Властитель дум — это тот, кто не подчиняет людей себе, не властвует над ними психологически, а наоборот — освобождает индивидуальность в каждом. Тот, кто задает читателям и слушателям «нужные вопросы», разгадывание которых развивает в человеке «самостоянье» — давайте так соединим выражение Высоцкого и пушкинское словечко. «Властитель дум» — это не «гений», не «великий», это определение не субъективно-оценочное, а объективно-конкретное.

Пушкин в жизни легко сходился с людьми, имел уйму друзей, но никому из них не отводил какой-то исключительной роли. Чтобы быть властителем дум, не надо властвовать кем-то персонально, как и позволять кому-то взять власть над тобой. Психологически он вроде бы был экстравертом, людей не пугался и не избегал. Но — «лишь божественный глагол до слуха чуткого коснется» — и поэт становится интровертом, уходит в себя так глубоко… Он — своего рода общительный одиночка. Это идеальная модель поведения для того, кто осуществляет коммуникацию не с каким-то узким кругом, а с обществом, со страной, с миром.

Жизнь то и дело разлучала Пушкина со столичным шумом, с друзьями, с товарищами по профессии, а он и в странствиях сохранял контакт с читателями. Уже после «Кавказского пленника» от него ждали новых вещей. «Друзья Людмилы и Руслана» — так он обращался к российским читателям в первой главе «Евгения Онегина». Бывали потом и трения, и моменты, когда «Пушкин стал нам скучен», но ощущение контакта с собеседником в пушкинских стихах и прозе не утрачивалось никогда.

В Высоцком эта коммуникативная модель повторилась. Его круг общения непрерывно расширялся и обновлялся, он очень щедро применял слово «друг» к людям, встреченным на жизненных и профессиональных путях. Любил входить в разные сообщества, но ни в одном из них не растворялся. Даже в Театре на Таганке, о котором он так тепло говорил на концертах, сохранял известную степень автономности. Хотя и носил еще в дотаганские времена шуточное прозвище «Вовчик-премьер», в театре не был премьером в традиционном смысле слова, то есть всеобщим любимцем, особенно женской части труппы. «Любимова любили больше», — сказала мне в личной беседе одна очень близкая знакомая и режиссера, и таганского Гамлета. Это ни хорошо, ни плохо, это так. Высоцкий не растворялся ни в одном сообществе, свою отдельность сохранял всегда. Сейчас благодаря интернету стал доступен огромный массив групповых фотографий, где присутствует Высоцкий. И почти везде ощущается, что он живет как бы в двух измерениях. Общительная улыбка всегда может смениться задумчивой сосредоточенностью: «Застучали мне мысли под темечком…» (у Пушкина это называлось «И мысли в голове волнуются в отваге…»).

В силу внутренней природной деликатности Высоцкий многократно повторял, что начинал сочинять песни для узкого дружеского круга, но очень скоро наступил момент, когда песни стали слагаться в диалоге с кругом очень широким. Он выходил к аудитории, знавшей его песни наизусть, желавшей их услышать и ждавшей новых произведений. Такая коммуникативность творческого процесса сближает Высоцкого с Пушкиным, так сказать, типологически — вне оценочных аспектов.

А чем обеспечивается эта коммуникативность? Какое свойство поэта делает его интересным для множества людей? Люди с особенной охотой открывают книгу или журнал, приходят на публичное выступление, если знают, что поэт расскажет им не только о самом себе, но и о них. Ценится способность поэта к перевоплощению в разных людей, в том числе в конкретных читателей-слушателей.

Применительно к Пушкину Николай Гнедич по прочтении «Сказки о царе Салтане» обозначил эту способность словом «Протей». Протей в греческой мифологии — божество, способное менять облики. «Протеизм» Пушкина — это не бесхарактерность, не приспособленчество. Это всеотзывчивость. Свойство не просто большого таланта, но художественного гения, человека-мира. Поскольку Пушкин повернул русскую литературу от поэзии к прозе, то «протеизм» в дальнейшем ушел в романистику, а следующим поэтом-Протеем стал, пожалуй, Некрасов, которого читающая публика порой ставила «выше» Пушкина (как студент Георгий Плеханов, которого Достоевский поправил: «Не выше, а рядом»). Поэзия ХХ века была сосредоточена на утверждении индивидуальности, хотя были исключения: поэма Блока «Двенадцать» — апофеоз «протеизма». А вот Маяковский, взявшийся говорить от имени широких масс, к сожалению, «Протеем» не был ни в малейшей степени. Перевоплощение в какого-нибудь «литейщика Ивана Козырева» у него не получалось, выглядело неорганичным.

В 1960-е годы поэзия вышла на авансцену — литературную и жизненную. Много ярких индивидуальностей, иные не боялись вступать в диалог с Пушкиным, примеряясь к его венцу. Но была глубокая потребность в поэте-Протее, был, говоря современным словечком, такой общественный запрос. И на него ответил молодой актер, увидевший в 1961 году в ленинградском автобусе пассажира с татуировкой на груди и сложивший от его имени песню.

«Поэт-Протей» — такое определение даст ему потом в книге «Поэзия Высоцкого. Творческая эволюция» Анатолий Кулагин, первый доктор наук «по Высоцкому» (заметим, что до того он был кандидатом «по Пушкину»). Кулагин назвал так главу о «второй четверти пути» — периоде с 1964 по 1971 год. Да, это самый «протеистический» период, но вызревал «протеизм» начиная с «Татуировки» и сохранялся до самого конца: «Я вам, ребята, на мозги не капаю…» — сколько здесь степеней и оттенков перевоплощения, азартного «влезания в чужую шкуру»!

Высокая степень коммуникативности творческой работы Высоцкого объясняется энциклопедизмом его тематики. Об этом у нас речь еще пойдет. Ну а кто славный предшественник на этом пути? Неудобно даже напоминать хрестоматийную цитату Белинского, но вдруг кто забыл: «„Онегина“ можно назвать энциклопедией русской жизни и в высшей степени народным произведением». Заодно обратим внимание на вторую половину заветной фразы: «в высшей степени народным»… К теме «Высоцкий как Пушкин» она имеет прямое отношение.

Добавим только, что энциклопедизм обоих поэтов — не только тематический. Какую-то частную тему они могли и упустить, их стратегия была — универсальность. Создать целостную и философичную художественную модель мира.

И при этом развивающуюся, развернутую во времени. «Чувство пути» — эта блоковская формула применима и к Пушкину, который был для Блока вдохновляющим примером, и для Высоцкого как последователя обоих. И в этой формуле нет ничего оценочного. Путь — он или есть у поэта, или нет.

«Необычная по размерам и скорости эволюция его как поэта» — так определил Тынянов пушкинскую доминанту. А потом продолжил: «Литературная эволюция, проделанная им, была катастрофической по силе и быстроте». В эпитете «катастрофическая» соединились и позитивное значение (творческий прорыв),