Осколок зеркала.

Канат обжег руки.

Она инстинктивно сжала кулаки. Ее потащило к колодцу, но она уперлась ногами в землю и откинулась назад, будто удерживала лошадь, — естественное движение, показавшееся ей странным и нелепым. Месяцами не востребованные мышцы взвыли о помощи, у нее перехватило дыхание. Начала бить дрожь. Пальцы онемели, неумолимая тяжесть тянула ее к колодцу. Пятки заскользили по зловеще хрустящему гравию.

— Я так и думал… добро пожаловать в мир живых, Анна Стина.

Сказано тихо и невыразительно. И что еще хуже — он слишком далеко, чтобы быстро перехватить канат, если она его выпустит.

— Помоги… — Губы с трудом сложились в нужную формацию.

— Охотно. Но сначала докажи, что ты стоишь того, чтобы тебе помогать. Начинай вытаскивать бадью, и я тебе помогу.

Пошел мелкий холодный дождь. Гулкое эхо донесло из глубины колодца плач детей. Она издала похожий звук — короткий, почти мяукающий. Тело не слушалось. Когда-то она легко поднимала такую же бадью, а сейчас судорожно сжимает канат и понимает: в любую секунду может его выпустить. И ее осенило: неуклюже переступая онемевшими ногами, она сделала полный поворот. Канат опоясал талию, держать стало легче. Еще один поворот. И еще один. С каждым пируэтом она подходила все ближе к каменной трубе колодца. Бадья перестала раскачиваться, жжение в ладонях стало не таким невыносимым.

И в самый последний момент подошел Сетон, подхватил бадью и поставил на землю. Внезапное облегчение отняло последние силы. Ноги подломились. Анна Стина опустилась на землю и заплакала. Сетон стоял рядом, прикрыв детей краем накидки.

— Думаю, малышам холодно, к тому же они проголодались. Может, ты хочешь сама отнести их в дом? Их согреют и накормят.

Она молча кивнула. Он помог ей встать, передал сначала девочку, потом мальчика. Она мгновенно вспомнила эту сладкую тяжесть — маленькие, теплые, ловко и быстро приспосабливающиеся тельца. Из омута задушенной памяти выплыла картинка: мордашки ее собственных детей, пуговичные носики, заразительный, булькающий смех.

Нет, это не ее дети. Не Майя и не Карл. Анна Стина, с трудом переставляя ноги, пошла за Сетоном к дому. Он молча открыл дверь и, не оглядываясь, поднял ладонь: осторожно, высокий порог.

Винге перешагнул порог и столкнулся с Карделем.

— Надо пойти пожрать. Живот бурчит, как… в общем, королевский салют покажется колыбельной.

Винге обомлел.

— Я-то думал, вы пролежите в постели еще пару недель. Самое малое.

Кардель потянулся.

— В драке на меня пока не рассчитывайте, — произнес он с гримасой боли. — Но что да, то да. Заживает, как на собаке. Не знаю даже, хорошо это или не к добру.

В переулке Кардель остановился и принюхался.

— Ланген в Гусином переулке зарезал курицу. Никаких сомнений. Так и вижу бурлящую кастрюлю.

Кабачок, как и большинство в городе, невелик. Пять человек, самое большее десять, но для этого надо хорошо набраться. Ни одного посетителя — еще рано. Только сам хозяин хлопочет у плиты.

— Закрыто! — крикнул он, не оборачиваясь.

Не услышав ответа, повернулся, узнал Карделя.

— Вот как… ну ладно, садитесь. Рагу еще не готово, могу угостить вчерашним хлебом… — заметил недовольную мину на физиономии гостя и поспешно добавил: — Со скидкой.

Кардель взял ломоть и постучал им по столешнице. Потом постучал деревянным кулаком — звук примерно тот же. Дерево по дереву.

— Вчерашний, говоришь? Должно быть, у тебя потому и крыс нет — зубы пообломали и сдохли с голодухи. И еще плату требуешь…

Хозяин пожал плечами:

— Говори, чего надо. С крысами сам разберусь.

— Куриное рагу, на двоих. Пиво, воду и хлеб. — Он кинул хозяину шиллинг.

Тот отработанным движением поймал монету, положил в карман и начал чистить репу — Винге подивился ловкости: кожура непрерывной спиралью уже приближалась к полу. Кардель сам налил пива из бочки, опустошил в несколько глотков кружку и со стуком поставил на стол.

— Ансельм Болин.

— Кто это?

— Заказчик. Тот, кто заплатил, чтобы меня прикончили в собственной норе. Нанял Юхана Кройца. Вороватый мерзавец, помню его еще с военных лет. Хотел, чтобы убийство выглядело как ссора между отставными моряками. Я нашел Кройца — запел, как соловей, даже стараться не пришлось. Привел меня прямо к двери этого самого Болина.

— Где? Я знаю эту фамилию.

— Квартал Главкус, подъезд выходит в Вилочный переулок.

Винге пробарабанил пальцами по столу какой-то военный марш.

— Жан Мишель… вы, конечно, потянули за важную ниточку, но подумайте сами, разумно ли… в вашем состоянии?

Кардель внезапно нахмурился и холодно посмотрел на Винге.

— Болел, да… но я вас в няньки не нанимал. Я, слава богу, не мальчик, могу и сам решать, разумно или не очень.

Эмиль первым отвел глаза.

— Оставим это. Я, со своей стороны, побывал в усадьбе у сектантов. После того как мы расставили ему ловушку, Сетон скрывался именно у них. Теперь я знаю имена погибших. Им не повезло: встретили Сетона и доверились ему. Юноши и сыграли главные роли в спектакле, затеянном Сетоном, чтобы вернуть расположение эвменидов.

— Спектакле? Ладно, потом расскажете. А Болин?

— Меценат Сетона. По-видимому, из тех, кто к нему все еще неплохо относится. У нас есть шанс найти его именно там. Если повезет, разумеется.

— Как?

— Нужно испросить у Блума разрешения полиции. Если мы ни с того ни с сего ворвемся в жилище обитателя Корабельной набережной, будет огромный скандал. Дело даже не в том, что там живут весьма богатые и влиятельные персоны. У каждого подвалы набиты контрабандными товарами, и, если полиция ворвется без спроса в такой дом, купцы не успокоятся, пока Саломея не принесет им примирительный дар в виде головы Ульхольма на блюде. Чем толще кошелек, тем больше влияния… связь прямая и с каждым годом все заметнее. Даже Ройтерхольм вынужден считаться с толстосумами. Надо убедиться, что Сетон прячется именно там. Потом мы его возьмем так или иначе.

Кардель коротко кивнул, вытянул шею и посмотрел на кастрюлю: сколько же можно возиться с этим чертовым рагу?

— Эмиль… — Он допил пиво, поставил кружку и вытер губы рукавом. — Хотел спросить вас кое о чем.

— Ради бога.

— Что вы не поделили с покойным братом?

Винге задумался.

— На прямой вопрос — прямой ответ. Если коротко — мы выбрали разные пути. У нашего отца были своеобразные представления о воспитании. Сесил изобрел способ, как можно подыгрывать отцу и при этом идти своим путем. У него все складывалось удачно, пока чахотка не свела его в могилу. Я же постоянно противоречил, и… много страданий и почти никаких достижений. А сейчас мне приходится играть роль Сесила. И знаете, Кардель… вот что странно: каждый раз, когда я пытаюсь думать, как Сесил, рассуждать, как Сесил, — я слышу его голос. Все мои умозаключения, вся моя логика — будто и не мои. Нашептаны Сесилом.