Кардель отодвинул кружку и некоторое время разглядывал Эмиля.

— Но ведь не только это? Помню, вы как-то встретились с ним на улице, хотя он к тому времени уже давно лежал в гробу. И часто так бывает?

— Нет… Жан Мишель, вы знаете про мои странности. Сейчас лучше. Но сказать, что я здоров… было бы, скажем так, сильным преувеличением.

— Часто? — повторил вопрос Кардель.

— Какая разница? Вы не хуже меня знаете — порог гробницы можно переступить только в одном направлении. Я же прекрасно понимаю: это не Сесил. Химера, плод больного воображения. Медленный яд, заботливо преподносимый памятью. Я совершенно уверен — как только я перестану нуждаться в его помощи, он оставит меня в покое.

— А это как понимать? Вы что, заключили договор с вашими химерами… Сесил называл их галли… галлюцинациями, — припомнил Кардель.

Эмиль отвернулся и не ответил, а Кардель откинулся на спинку скамьи — оба телодвижения как нельзя лучше символизируют лопнувшую или готовую лопнуть струну взаимного доверия.

— Да… — протянул Кардель. — Мне так же мало удается роль вашего заботливого папаши, как и вам — моего. Мир, где я рос, суеверия населили всякой чертовщиной так, что привидения чуть не под кроватью шевелились. Все мое образование — бабкины сказки. Мол, связался с непонятным — тут тебе и конец. Что тут добавить? Глупости, конечно… Но есть еще одно, что я хотел спросить.

— Если хотели — спрашивайте, Жан Мишель.

Кардель уставился на Винге — явно хотел проверить, совпадет ли ответ с выражением лица.

— Петтер Петтерссон.

— Начальник охраны в Прядильном доме? Вы его имеете в виду?

Теперь настала очередь Карделя барабанить пальцами по столешнице.

— Ладно… забудьте.

Коляска остановилась у тяжелого подъезда на Корабельной набережной. Здесь, в нише изразцового камина, уже кипел кофейник с горячим шоколадом. Анна Стина посмотрела на огонь — отвыкла, что ощущения, самые незначительные, рождают мысли. Сетон прекрасно это понимал. Придвинул ее кресло поближе к теплу и сел рядом.

Она долго держала чашку в пальцах, стараясь не прикасаться обожженными канатом ладонями. Крепкий, горячий напиток был так прекрасен, что у нее опять навернулись слезы.

— Давай доверять друг другу, Анна Стина. Сначала удовлетвори мое любопытство: ты все время была в городе? Помнишь ли ты что-то про эти месяцы?

Она кивнула:

— Да. Я была здесь, хотя… не совсем. Могла бы быть и в другом месте, мне было все равно.

— Ты была на Кунгсхольмене, когда горел Хорнсбергет?

Анна Стина ответила не сразу. Она так давно молчала, что заикалась и долго подбирала слова.

— Я была на Лонгхольмене… и тут колокола. Звонят и звонят. И зарево… И я… я знала сразу, почему они звонят. Знала, где горит. Майя и Карл… Я побежала туда… но поздно. Зола… осталась только зола.

И разрыдалась. Слезы текли и текли, и она никак не могла их унять.

— А потом?

— Я там долго сидела. Пожарные приехали… некоторые дети постарше спаслись, хотя ожоги у всех. И ноги-руки переломаны — прыгали из окон, с крыши. Я пошла в город. С каждым шагом все медленнее… Думала — а зачем? Сошла с дороги и села на траву. Единственное, что заставляет человека жить, — надежда. А тут… что могло бы сдвинуть меня с места? Голод? Холод? А потом и думать перестала — все равно.

— Кто тебя нашел? Мальчишка?

— Да… никак не хотел оставить в покое. Так и не знаю, чего он хотел, и узнавать не хотела — какая разница? Размочил хлеб в воде, начал совать мне в рот. Легче проглотить, чем отказаться.

— Ты держишь на него зло? Или на меня? На всех, кто пытается тебе помочь?

— А ты как думаешь? Все, что я хотела, — оставьте меня в покое. Пусть приходит смерть, я поцелую ее косу. Так-то она приходит без приглашения… думаю, никто не отказался бы уступить мне место в очереди. Мне все равно.

— Ты слышала, что я тебе говорил по дороге. Тот, кто повинен в смерти твоих детей, жив. А мой жизненный опыт доказывает: потеря надежды и ярость — близнецы…

Анна Стина долго смотрела, как огонь в печи то и дело показывает им язык сквозь печную решетку.

— Ради этого ты все и затеял? Тебе нужно, чтобы я убила Карделя. Ну да… именно я, потому что мне легче к нему подобраться. И не ради мести, а потому, что это нужно тебе.

Сетон вроде бы и не обратил внимания на ее слова.

— Я прав или не прав в своих догадках? Он ведь к тебе приставал?

Она внезапно вспомнила. Гаснущий костер, обожженная ладонь, окровавленный осколок…

— Пытался меня поцеловать.

— А ты не хотела?

— Нет.

— Так что рыцарем без страха и упрека его не назовешь. За детей ты должна была заплатить постелью. Неужели не ясно? Думаю, он и сам не станет отрицать. Говорят, мертвые дети не знают покоя, пока их смерть не отмщена. Бродят, замерзшие, между тем и этим мирами, зажигают маленькие фонарики. Ищут справедливости. Разве ты этого хочешь? Природа требует равновесия. Если ты хочешь его восстановить, готов тебе помочь. Не хочешь — заставлять не буду, да и не могу.

Анна Стина зажмурилась. Ей представились маленькие фигурки с фонариками.

— Да. Хочу.

— Я дам тебе нож и покажу его дверь. Но сначала тебе надо окрепнуть.

Над морем громоздились облака не доступной ни кисти художника, ни резцу скульптора лепки, они казались особенно белыми на ярко-голубом фоне. Винге миновал Большую площадь и зашел в квартал Цефей. Глянул на часы на колокольне — все в порядке; на встречу с Исаком Блумом не опоздал, даже пришел заблаговременно. Только сейчас сообразил: несмотря на время в запасе, шел очень быстро — не терпелось спросить Блума о результатах наблюдения за домом на Корабельной набережной.

Странно, но Блум его уже ждет. Только подойдя поближе, он сообразил, что это вовсе не Блум. Человек средних лет, даже пожилой, тяжело опирается на массивную трость.

Незнакомец приподнял шляпу, обнажив почти лысую голову.

— Ансельм Болин.

— Эмиль Винге, — так же вежливо приподнятая шляпа.

— Присядем? — Болин показал на скамью у щедро освещенной солнцем стены. Даже не скамья, а положенные на козлы грубо оструганные доски. — Подагра, знаете ли… никому не пожелаю. Особенно в это время года. Напоминает: скоро зима. И без нее знаю.

— Разумеется.

Болин сел, руками выпрямил больную ногу и с облегчением выдохнул.

— Мне сообщили, что вы запросили в полицейском управлении разрешение на наблюдение за моим скромным жилищем. Это нежелательно, поэтому я решил опередить такое развитие событий и встретиться с вами наедине.