– Ладно, – наконец кивнула она и подняла на него взгляд.

– Ладно. – Пол махнул рукой.

Деревянный пол в коридоре был покрашен, и серые блестящие доски тянулись до самой столовой; серый, как на линкоре, пол был знакомым и необходимым элементом дома, без которого Эви не могла представить его себе. Дом настолько далек и свободен от нацистского золота, насколько это возможно, подумала она. Вот передняя с креслом бабушки Ки, с фарфоровой пастушкой на белой каминной полке, а в конце коридора на крючке висит дедова морская кепка с мягким козырьком. В кухне в кулинарных книгах, заполненных почерком бабушки Ки, рецепт устриц в сметане тетушки Фанни Томпсон соседствует с римским пуншем Уильяма Альфреда. Здесь они все просто были. Это их дом.

Эви вытащила из сумочки фотографию, на которой ее мать, тетя Эвелин и дядя Мосс стоят перед домом, и пристроила на крошечной каминной полке.

Затем она прошла через столовую на кухню и поставила на стол коробку с продуктами. Вечернее солнце освещало чисто вымытый линолеум на полу. Она подняла старую деревянную раму кухонного окна, для чего пришлось пару раз стукнуть по ней – за зиму ее всегда перекашивало. Рама медленно поддалась, и Эви вдохнула соленый морской ветер.

Почему она должна стыдиться, подумала Эви, мысленно продолжая спор с Полом. Зачем сводить разговоры о доме к грустной шутке, как она всегда делала? Почему бы просто не сказать «да»? Не принять все? Даже ложь, рукопожатия и сделки, в которых был так уверен Пол. Почему?

Эви огляделась, пытаясь взглянуть на кухню глазами арендатора, и увидела разношерстные стулья, причем у некоторых планки на спинках были сломаны и замотаны серебристым скотчем, фарфор – веджвудский и не только – со сколами и пятнадцать бокалов для вина, которые Эви раньше не видела и которые явно принесла с чердака Полли. Хрустальные чаши на низких толстых ножках были посланцами из другой эпохи; их нужно обхватывать ладонью и нести на зеленые подстриженные лужайки двадцатых годов, где нитками жемчуга призывно рассыпался смех. Наверное, их привезла бабушка с Лонг-Айленда.

Она провела пальцем по краю бокала. Дом, как сказал Пол, был все еще жив. Эви повернулась и через открытую дверь кладовки посмотрела в столовую – женщина в конце длинной череды женщин, в доме, населенном призраками. Полли Эймс до блеска отполировала стол в столовой, а высокие спинки двенадцати хичкоковских стульев были вплотную придвинуты к сверкающему овалу. Сквозь кисейные занавески просвечивала высокая зеленая трава на поле за домом.

Медная ваза стояла на своем обычном месте, в центре. Обычно бабушка Ки выходила из лодки, поднималась на холм и шла прямо к клумбе с восковницей позади кухни и, не снимая городского пальто, начинала срезать ветки. Первое, что она делала на острове, – заполняла вазу зеленью. Свежий букет в столовой служил сигналом: лето началось. Милтоны приехали. Эви вернулась на крыльцо, отметив, что кисейные занавески прохудились, а у некоторых не хватало колец. В дальнем углу столовой появилось новое желтое пятно, и обои на этом месте сморщились и треснули.

Неважно. Эви взяла пустую медную вазу со стола и открыла сетчатую дверь в сад. Неважно.

Она сняла ржавые ножницы с гвоздя рядом с дверью и поднялась на пригорок за домом, где лежали они все. Синее небо над головой оживлялось мельканием чаек. Наяву гранитные плиты были гораздо меньше, чем во сне.

Она смотрела на имена и даты. Площадка для пикника так далеко отсюда. Почему, мама? Эви отвернулась.

Ветки восковницы царапали ей ноги, но она забралась в самую середину и принялась срезать серебристо-зеленые стебли. Над головой пролетел самолет, и Эви проследила, как он беззвучно растворяется в голубом небе. Если бы бабушка смотрела с небес, то видела бы, что Эви, как и положено, первым делом ставит восковницу в вазу, – и одобрила бы.

Эви нарезала огромный букет, с трудом просунула его в горлышко вазы, затем, пятясь, выбралась из кустов и вернулась в дом; сетчатая дверь громко хлопнула у нее за спиной. Она поставила медную вазу в центр стола, и аромат срезанных веток смешался с запахом соленого ветра из открытых окон. Вот так. Косые лучи вечернего солнца ложились на деревянную поверхность стола. Хлопки флага на ветру отсчитывали время.

Она вернулась на остров, одна из Милтонов. Алтарница. Жрица. Она будет делать то, что делалось всегда.

И ее охватило чувство покоя, ощущение порядка, которого она давно не испытывала. Никаких дел на сегодняшний вечер больше не осталось. Никто не будет ее отвлекать. Это был покой, который напоминал ей времена среди библиотечных полок, в окружении листов бумаги и стопок книг. Сквозь старое оконное стекло, согретое солнцем и ставшее волнистым от старости, зеленая лужайка, спускавшаяся к лодочному сараю, будто слегка подрагивала. По этому зеленому фарватеру бродило прошлое, как оно бродило всегда, и Эви с детства привыкла смотреть на него, не осознавая этого. Историк получает свои знания в библиотеках, но жажда этих знаний, желание оглянуться назад происходит из детской наблюдательности, потребности нанести на карту семейные воды, расставить указатели, поделить эти воды флотами, квадрантами и прибрежными маршрутами, услышать и понять тишину.

В передней она передвинула кресла, так, чтобы они были повернуты друг к другу, как будто заполняя их: бабушка Ки в своем моррисоновском кресле, а напротив нее мать в облезлом каминном кресле, обтянутом тканью с колокольчиками.

Комната ждет. Ужин подадут через час. Кто-то возится в кухне. Скоро зазвенит колокол у задней двери и позовет всех их – Эви, Мин, Шепа, Харриет и Генри – в тихий вечер, оторвав от игр, книг и отлива в бухте. Первый удар колокола предупреждал их. Второй звал вниз, на пристань. Третий сообщал, что бабушка Ки поставила бокалы с дюбонне на поднос, поднялась по лужайке наверх, вошла в столовую, села во главе стола и ждала, когда ее дочери, их матери, придут и займут свои места.

К шести часам Эвелин собрала всех вместе, и они пошли через лес к открытой площадке, где Огден выкопал ямы для костров и установил деревянные скамейки вдоль старого каменного стола. Во время прилива поросшая травой лужайка спускалась к гранитным камням, а оттуда прямо к воде. При отливе вода отступала, обнажая массивный гранитный уступ, прятавшийся под самой поверхностью.

Китти поставила на камень миску с орехами и кусок чеддера на тарелке и оглянулась. Огден уже разливал напитки, а небольшая компания разбрелась по траве. Эвелин взяла Дикки за руку, и они пошли к последнему камню, где замерли на мгновение, не расцепляя рук, – одни. Китти помнила это чувство, когда весь мир бьется в сплетении пальцев.