После долгих раздумий Мими решила при следующей встрече отдать письмо Максу лично, чтобы увидеть выражение его лица. Она не хотела, чтобы у него было время для выдумывания красивой лжи.

Когда Мими рассказала о новостях Тоби, тот был изумлен не меньше ее.

– Судьба! – воскликнул он.

Мими печально сказала:

– На этот раз Макс развел огонь прямо под своей задницей.

– Именно об этом я и говорю.

Четверг, 30 ноября 1939 года.

Фицрой-сквер

Посреди ночи Физз зажгла свет в спальне своей матери. Ей не нужно было ничего говорить. Она просто посмотрела на Джесси своими огромными синими глазами, особенно яркими на побелевшем лице. Ее живот был уже очень заметен сквозь ткань нежно-розовой фланелевой ночной рубашки.

Джесси резко села в постели.

– Почему ты без халата?

– Мамочка, у меня началось. – Физз посмотрела вниз, и Джесси увидела мокрое пятно на ковре.

– Но ведь еще только шесть месяцев!

– Я знаю, – ответила испуганная Физз.

Она была уверена, что ее ребенок умер. Она больше не чувствовала, как он шевелится.

Джесси торопливо завернула дочь в собственный халат, велела ей потихоньку одеваться и побежала будить Мими и Тоби.

Физз было так страшно и тяжело, что она не стала одеваться, а просто натянула высокие ботинки матери. Тоби в конце концов нашел такси, и три женщины поехали в женскую больницу в Сохо.

Около года спустя после свадьбы у Физз был ранний выкидыш. Тогда ее пронзила острая, разрывающая боль. В больнице гинеколог сказал Физз, что выкидыш никак не отразится на ее способности в будущем иметь детей. Двадцатилетняя Физз не стала уточнять, что очень рада случившемуся. Сидя в такси, Физз закусила губу, вспоминая тогдашнее чувство облегчения и сравнивая его с ее нынешним отчаянием.

В больнице Физз сразу отвезли в родовой блок, и вскоре она родила мальчика. Как только рассвело, больничные власти немедленно вызвали священника, который окрестил крохотное существо. Младенца назвали Патриком.

У Патрика было очень мало шансов остаться в живых. Сразу после рождения его завернули в одеяльце и положили в кислородную палатку в очень теплой комнате для выхаживания недоношенных детей.

Тоби не знал о рождении внука, потому что после того как он отвез женщин в больницу, Физз упросила его разыскать Макса. Тоби послушно отправился на Пиккадилли-серкус, где даже в военное время можно было взять такси. Он выехал в Портсмут первым же поездом с вокзала Ватерлоо.

* * *

Тоби сам поехал в Портсмут, потому что Макс как можно быстрее должен был узнать о том, что произошло. Письмо вполне могло затеряться.

Выйдя с вокзала, он остановил старый «Остин». Тоби объяснил шоферу, что ему срочно надо добраться до Сент-Томас-стрит. Водитель помчался со скоростью, превышающей все ограничения. Когда Тоби забарабанил в дверь, в коридор высыпали все обитатели дома, зевающие молодые люди в пижамах. Единственным, кто не вышел, был как раз Макс, спокойно спавший в задней комнате на последнем этаже.

Тоби разбудил его. Макс пулей слетел с кровати, мгновенно оделся, засыпая вопросами отца.

– Папа, здесь нет телефона. Мне придется на велосипеде съездить в порт и попросить увольнительную на сорок восемь часов. Я не могу уехать просто так, меня в порошок сотрут. – Он вдруг замолчал. – Может быть, Гай Финдли одолжит мне свой мотоцикл?

С этими словами Макс выбежал из комнаты. Вдруг разом потерявший все силы, Тоби устало присел на кровать. Вскоре появился довольный Макс.

– Бак полон, и потом ребята отдали мне свои купоны на бензин. – Мотоцикл Гая был просто мечтой любого гонщика, с мощным мотором и мягким ходом. Добравшись до конторы, Макс сумел дозвониться до своего командира. Тот принес все необходимые бумаги и выдал Максу увольнительную на сорок восемь часов по семейным обстоятельствам.

Тоби, уже севший в поезд до Лондона, простоял всю дорогу в коридоре.

* * *

Макс приехал в Лондон намного раньше отца и сразу же отправился в больницу. Физз лежала в слабо освещенной палате. Вокруг ее кровати стояли зеленые ширмы.

Она лежала тихая, молчаливая, вялая, и слезы катились по ее щекам. Мими нежно вытирала их посудным полотенцем в красную клетку, которое она схватила на бегу в кухне, когда они собирались ехать в больницу. Просто так, на всякий случай…

Макс опустился на колени у постели жены и поцеловал безжизненную руку.

– Ты видел малыша? – прошептала она.

– Нет еще. Я зашел сначала к тебе, а потом мне покажут Патрика. – Имя ребенку они выбрали уже давно.

– Прости меня, дорогой, – прошептала Физз. – Мне так хотелось, чтобы ты увидел нашего сына у меня на руках.

Макс снова поцеловал ее руку и выпрямился.

– А теперь я пойду навещу Патрика. Я передам ему привет от его мамочки.

Его провели в маленькую жарко натопленную комнату, где стояли три кислородные палатки, но был только один младенец. Он посмотрел на маленькое красное живое существо. Даже крохотные пальчики были совершенны, а сморщенное личико было лицом Тоби. Ребенок спал. Пока Макс смотрел на него, он, казалось, пожал плечиками и дернул ручками и ножками.

– Здравствуй, Патрик, – прошептал Макс. Он закрыл лицо рукой и заплакал, не стыдясь своих слез.

* * *

Патрик умер в шесть часов утра в пятницу первого декабря 1939 года. Как сказал Максу врач, по всей вероятности, его сердце было недостаточно развито. По обычаю ребенка немедленно отнесли к матери, чтобы она смогла в первый и последний раз подержать его на руках.

Мими и Джесси ушли. Родители должны погоревать вдвоем. Хотя теперь Патрик был завернут в одеяльце, Макс чувствовал под ним маленькие ножки, к которым ему так хотелось прикоснуться, пока сын лежал в кислородной палатке.

Физз потерлась щекой о макушку малыша.

– Я и не представляла, что бывает так больно. Я даже не могу плакать.

Макс не мог говорить, но ему не хотелось, чтобы Физз видела его слезы. Он должен быть сильным. Не говоря ни слова, он только покачал головой, когда за ширму заглянула сестра и жизнерадостно поинтересовалась, не выпьют ли они по чашке чая.

За ширмами просыпалась палата. Женщины умывались, потом раздалось звяканье подносов, донесся запах горячей овсянки.

Макс указательным пальцем коснулся головки Патрика. Малыш уже начал остывать. Макс прошептал:

– Ты наш сын. Никто не сможет понять, как мы относимся к тебе, Патрик. Никто не сможет понять, что ты часть нашей жизни и навсегда останешься с нами. Мы всегда будем вспоминать о тебе с любовью, которая будет принадлежать только тебе одному.