litbaza книги онлайнСовременная прозаРадуга и Вереск - Олег Ермаков

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 71 72 73 74 75 76 77 78 79 ... 144
Перейти на страницу:

— Пойдем, пойдем, — забормотал он, — за мной, я знаю… сейчас мы…

И Косточкин невольно последовал за ним. Это было удобно, фотограф не церемонился, расчищая себе путь, видимо, понаторел в таких делах. Они прошли мимо огороженного возвышения с поющими девочками и оказались почти рядом с Одигитрией. Но фотограф пробивался не к ней, а к витой деревянной лестнице.

— Сюда… за мной… — говорил он. — Извините, дайте-ка… ага…

Он заставил отступить мужика с рыжей длинной бородой и пошел по ступенькам вверх. Косточкин — следом. Лестница была очень крута, узка и вела на крошечный балкончик с нависающим ангелом-младенцем. Косточкину ненароком припомнилась та лестница в башне, на которой он посчитал ребрами и башкой ступени, и в какой-то момент появилась опаска снова спикировать вниз… или… куда-то, — да тут же опаска сменилась изумленным любопытством. Что же он там видел?

Косточкин поднимался дальше уже в каком-то трансе. Носатый фотограф с какой-то буквально пьяной гримасой уже снимал сверху Одигитрию, священников, детей, женщин в платках, простоволосых — и просто лысых — мужчин, стариков. И когда он оглянулся мельком на добравшегося Косточкина, взгляд его был определенно полубезумен, глаза темнели, как два объектива с распахнутой настежь диафрагмой.

Косточкин глянул вниз. Одигитрия была рядом. Они с этим фотографом зависли здесь, как два карикатурных ангела, нет, как два демона, щелкающих клювами и сыплющих серебряными искрами и только что не каркающих. Косточкин увидел себя и этого мужика именно такими, словно на некоем моментальном снимке. И даже оглянулся по сторонам, нет ли поблизости третьего фотографа.

«Мы — хищники», — говорил еще Руслан, его наставник. Да, стервятники. Или товарищи панцирной хоругви… То есть волки? Ну да, у них же волчьи хвосты вьются за плечом, когда они летят со своим кличем… И Косточкин явственно услыхал этот клич. Откуда-то он был ему известен.

…Фотограф продолжал снимать. Хоры пели. Косточкин тоже наводил объектив: лицо священника в красноватых бликах, с выпуклым лбом, впалыми щеками аскета, лицо ребенка с синеющими глазами, лицо монашки, поводящей большими глазами, старческое лицо с глубоко сидящими глазами и крючковатым носом, светлое чудесное лицо женщины, поющей… Он снова поискал это лицо, приблизил. И узнал ту жительницу горы, Адамовну. Она, оказывается, пела в хоре. Забыв нажимать на спуск, Косточкин любовался ею. Это лицо, обрамленное тканью зеленоватого платка, вдохновенно светилось, двигались губы, глаза были печальны… Тут это лицо заслонила чья-то голова. Что-то черное… Косточкин разглядел высокую черную шапку, покрытую черной спускающейся на плечи тканью, и сморщенное старушечье личико с носом-пуговкой, запавшим ртом. Он попытался снова поймать в видоискатель лицо жительницы горы, но черная шапка мешала. Косточкин проклинал себя за медлительность, похерил главный завет Руслана: «Промедление смерти подобно». И неужели так и есть? И не удастся сфотографировать это бесконечно женственное и необыкновенно живое ликующе-печальное лицо? Не за этим ли он и приехал в этот город, Smolenscium? В этом лице была какая-то бесконечная тайна, бесконечная тоска. И он не мог поверить, что говорил с этой женщиной, что даже помогал ей и касался ее руки случайно.

Эти мысли и чувства сейчас как будто хлынули на бедную голову Павла Косточкина неким пронзающим насквозь потоком, словно пучок света вошел в его темя, и ему внезапно открылся смысл его приезда в Smolenscium.

Косточкин покрепче ухватился за перила балкончика, к которому восходило пение и курение кадила, свечей. Фотограф, сделав еще примерно с три сотни кадров, вдруг остановился и обернулся к Косточкину.

— Давай меняться местами, коллега. Иди туда, а я полетел дальше.

И Косточкин замер, уставясь на него, словно и вправду ожидая увидеть его слетающим с балкончика.

— Ну чего? — спросил фотограф. — Коллега?

Косточкин очнулся, прижался к стенке, пропуская носатого фотографа, и, когда тот протиснулся вниз, занял балкончик. Да, тут было удобнее, чем висеть на лестнице. Но и отсюда он не мог поймать в видоискатель лицо жительницы горы. Косточкин опускал фотоаппарат и смотрел в ту сторону, но видел только высокие черные шапки монашек и головы и лица других женщин. Ему стало жарко. Снизу басил глас священника и восходило теплое сизое марево.

Сейчас он много отдал бы за глоток воды. Косточкин облизнул пересохшие губы, начал расстегивать пуговицы и вдруг почувствовал, что ему нечем дышать, а марево свечей уже было не теплым, но горячим и пронзительно синим. Ничего подобного с крепким Косточкиным никогда не происходило, и он еще попытался недоверчиво улыбнуться, но и это не помогло. Фотограф Косточкин сомлел окончательно, и пальцы, судорожно вцепившиеся в деревянные перила, разжались, фотоаппарат упал на грудь.

Часть четвертая
Радуга и Вереск
28. Охота

Когда пану Григорию Плескачевскому пришла долгожданная охотничья весть из его поместья, стояли морозы. Такие крепкие морозы, что через Борисфен от замка сами собой настлались прочные мосты. И на лед в ноябре смело выезжали конники. Зимний Борисфен — прекрасная дорога, вверх — в Дорогобуж, вниз — в Литву, в Речь Посполитую. Правда, все предпочитали дороги верхние, а по льду сообщались между собою лишь деревни в округе. Все ж таки Борисфен местами сильно петляет, ну а в ноябре еще под снегом могут быть полыньи.

…А в Дорогобуж уже ни по какой дороге и не поедешь. Боярин Михайла Шеин, старый воитель, крепкий держатель замка в осаду двадцатилетней давности, побывавший в плену у Короны и после восьми лет отданный милостиво молодому царю Михаилу Романову вместе с его батюшкой патриархом Филаретом, тоже схваченным в плен под замком и томившимся вместе с боярином, — сей Шеин, снарядив войско, двинулся возвращать проигранный град Smolenscium и покамест взял Дорогобуж, а еще и другие грады, крепость Белую между ними. И теперь его войско ползло сюда. Но крайне медленно. Московиты, как обычно, неповоротливы и даже подлое нарушение Деулинского мира не сумели использовать с умом. Как доносили сведущие люди, дума еще весной порешила пойти на Smolenscium. Ведь еще действовало перемирие, а в Речи Посполитой не было короля. И что же? Они дотянули до осени. Король уже провозглашен — сын Сигизмунда, Владислав. Замок готов к обороне. Медведи-московиты хоть и привычны к морозам, но, как ни крути, в замке стужу легче пережидать, чем в полевом лагере под его стенами. По слухам, снабжение сей армии скверное, а победительный их князь Пожарский занемог черным недугом, пьянством непробудным, и не возглавил вдвоем с Шеиным поход. Медведь и есть — лежит в берлоге и сосет сочащуюся пивом да вином лапу. Хороший зачин великого дела, ничего не скажешь, панове! И пусть Шеин взял Дорогобуж и иные грады, но сей замок ему не по зубам. Русские плохие воители что в поле, что в штурме. Вот осаду — да, крепко умеют держать. Тут в них нечто такое просыпается изумительное. Пан Григорий Плескачевский это сам видел: сидельцы смоленцы бросались на копья, как беркуты с гнезда на когти зверя. И один ражий мужик даже полы своего тулупа распахнул, будто крыла. Так и повис, пронзенный копьями, с ощеренным ртом, раскиданными власами, растрепанной брадой. Умирать сии мужи умеют. Им бы еще науку освоить — побеждать.

1 ... 71 72 73 74 75 76 77 78 79 ... 144
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?