В том, что первые секретари республиканских и областных партийных комитетов, а они составляли большинство из 133 членов ЦК, поддержали только что проведенную реформу управления промышленностью и строительством, нет ничего удивительного. Ведь она делала их более независимыми от центра, отныне отпала необходимость клянчить у союзных министров деньги, стройматериалы и оборудование для возведения того или иного объекта: ведь председатель совнархоза теперь будет под боком, во многом завися от первого секретаря и его людей, фактически он становится одним из них, наряду со вторым секретарем и председателем облисполкома. Вот почему все региональные партийные руководители, как один, горою встали за Хрущева, когда его вскоре попытались снять, и единодушно ополчились на его противников.

Что же касается самих совнархозов, из-за которых так сильно разгорелись разногласия в высшем руководстве, то они в первые два-три года вроде бы неплохо справлялись со своей главной обязанностью: мобилизовывали местные ресурсы и координировали деятельность расположенных в данном экономико-административном районе предприятий, направленную на выполнение плановых заданий, спускаемых, как и раньше, из центра.

Но со временем все очевиднее становилось, что прежнюю ведомственную раздробленность сменила не меньшая раздробленность, местническая. Особенно страдала связь промышленности с наукой, сосредоточенной в основном в Москве, Ленинграде и нескольких других крупных городах. Пришлось изымать научно-исследовательские институты и конструкторские бюро из ведения совнархозов и создавать государственные комитеты по отдельным отраслям науки и техники. Однако и этого оказалось недостаточно. Стали укрупнять экономико-административные районы и совнархозы. В результате их число сократилось со 105 до 47. А после того как в 1964 г. был отправлен в отставку Хрущев, приказало долго жить и его детище. Эксперимент с совнархозами был признан неудавшимся.

Противоречивые тенденции в состоянии и развитии общества продолжали существовать и после 1956 г. Наиболее наглядно они проявились в среде литераторов.

С одной стороны, в январе — феврале 1957 г. в Союзе писателей были восстановлены поэты Б.А. Слуцкий и (посмертно) П.Н. Васильев, а военная коллегия Верховного суда реабилитировала еще никому не известного А.И. Солженицына. Вышел первый номер литературно-художественного журнала «Москва» довольно либерального содержания. 8 апреля премьерой спектакля по пьесе В. Розова «Вечно живые» в помещении МХАТа открылась Студия молодых актеров, вскоре получившая статус театра «Современник».

С другой стороны, продолжалась резкая критика романа Дудинцева «Не хлебом единым», поэмы Кирсанова «Семь дней недели», рассказов Гранина «Собственное мнение» и А. Яшина «Рычаги», стихотворения Евтушенко «И другие», а также выступления О. Берггольц, в которых «ревизовались постановления ЦК по идеологическим вопросам». Досталось и ни в чем себя не проявившему Б. Пастернаку. Но именно за то, что он продолжает «жить как бы в башне из слоновой кости».

— Он предпочитает четыре стены своей комнаты общению с людьми, — сетовал, например Л. Ошанин. — Жалко крупного художника, обрекающего себя на одиночество, ушедшего в своеобразную «внутреннюю эмиграцию».

Несмотря на открытые попятные движения власти в отношении либерализации, в литературно-художественной среде надежды на эту либерализацию отнюдь не иссякли.

— Мы всерьез приняли призыв XX съезда к критике недостатков и убеждены, что правильно его поняли, — говорил на правлении Московской организации Союза писателей в марте 1957 г. поэт С. Кирсанов.

На борьбу в литературе и вокруг нее «между разными приятия-ми XX съезда» указывала там же М. Алигер, сетуя на то, что «есть силы, которые хотят заглушить те прямые указания, которые дал нам съезд».

14-17 мая проходил пленум правления Союза писателей СССР, на котором присутствовали руководители партии и правительства. Накануне, в понедельник 13 мая главный редактор «Литературной газеты» В.А. Кочетов разговаривал с Хрущевым:

— За последний год положение в литературе складывается просто, я бы сказал, трагически, — жаловался он. — Я товарищу Поспелову говорил, что советская литература уходит из рук партии. Появляются один за другим романы вроде романа Дудинцева, рассказы. Театры наводняются спектаклями черт знает какими. Это волнует нас, писателей-коммунистов.

Это был, как потом рассказывал Кочетов, решающий разговор. «Потому что ходили всякого рода слухи по поводу позиции тов. Хрущева по отношению к литературе, якобы, он сказал, не надо вмешиваться в писательские дела и т. д. Всякие подобные слухи деморализовали и тормозили работу среди писателей».

— Подавляющее большинство писателей стоит на правильных позициях, — заверял он. — Только какая-то кучка, до крайности активная, создает массовидность протеста против партийности нашей литературы и умелыми, объединяющими действиями создает угрожающее положение в нашей писательской организации. Она за размагничивание нашей советской литературы.

Сориентированный таким образом Хрущев и пришел к писателям, собранным в ЦК КПСС. Как впоследствии вспоминал В. Каверин, у многих участников этой встречи была надежда, что первый секретарь ЦК КПСС поддержит «либеральное» направление в литературе. «В кулуарах до заседания и на самом заседании в любой речи чувствовалась неуверенность: никто не знал, зачем нас созвали и что скажут члены правительства, сидевшие за столом в полном составе».

Первый секретарь союза А.А. Сурков говорил о себе, причем, как это ни странно, в каком-то прощальном, подводящем итоге тоне:

— Я исполнял гражданский долг и готов всегда освободить свое место.

Ясно было, что он был не в курсе, зачем устроено это внеочередное собрание. Украинский поэт М. Бажан почему-то упомянул недоброй памяти «Серапионовых братьев» и, как бы отпуская им грехи, отметил, что из их рядов вышли Федин, Тихонов и Вс. Иванов. С ним в скрытую полемику вступил ленинградец А. Прокофьев:

— Если бы кому-нибудь пришло в голову делить писателей на левых и правых, то я посчитал бы своим партийным долгом заявить, что принадлежу ко вторым.

Когда все речи были произнесены, слово взял Хрущев. Говорил он два часа. Начал он с заявления:

— Вас много, а я один. Вы написали много книг, но я их не читал, потому что, если бы стал читать их, меня бы выгнали из Центрального комитета.

Затем заговорил о мятеже в Венгрии, рассказав, как он приказал Жукову покончить с контрреволюционерами в три дня, а тот покончил в два.

— Мятежа в Венгрии не было бы, — уверял он, — если бы своевременно посадили бы двух-трех горлопанов.

И упомянул в связи с этим «кружок Петефи», подражая которому, некоторые наши писатели пытаются «подбить ноги» советской литературе.

— Они хотели устроить у нас «кружок Петефи». И совершенно правильно, по-государственному поступили те, кто ударил их по рукам.