— Катюша, ну а теперь, когда все можно купить, от чего все зависит?

— От денег, ума, хитрости, смекалки и… везения. Но никак не от нации.

— Ну, как же не от нации, если те же англичане, французы, немцы не живут так позорно. Они облизывают каждый клочочек своей земли.

— Этому есть объяснение.

— Какое?

— Наше общество после семнадцатого года стало шибко фанатичным. Таким оно остается и по сию пору. Мы — догматики и нечувствительны к противоречиям и чужому мнению. Если раньше этот фанатизм выражался в развешивании коммунистических лозунгов, то теперь — в непристойной рекламе. Поменялись ориентиры. И знаешь все отчего? Оттого, что во власти никогда не было людей, правителей, которые бы ценили не только собственную жизнь, но и чужую. Жизнь людей всегда ценилась и ценится в копейку. Мы во всем пограничная нация: и земледельцы, и кочевники, и христиане, и мусульмане. А у пограничников какая профессия? Везде и во всем искать врага. Вот и ищем. А такая психология ничего позитивного дать не может. Европа объединяется, работает на благо своего обывателя, мы же работаем на оборонку. Мы друг в дружке ищем врага, и это уже тоже на генетическом уровне. А потому — разъединяемся, расцепляемся, разваливаемся. Люди, человечество могут достичь чего-то только тогда, когда все вместе. В кулаке.

Знаешь, Лина, чем ниже — тем проще, откровеннее. Но даже на самом низу словами о непреодолимых обстоятельствах, ограблении и прочем люди стараются закамуфлировать нежелание работать, думать, что-то предпринимать. Мы по-дурацки живем, у нас много препонов, но ведь если мужик под тридцать собирает бутылки и на это живет — это тоже осознанный выбор. Это тоже о чем-то говорит. Мы, общество, тут же все ему прощаем, объясняем его состояние, жалеем, боимся осудить. А ведь пока не хотим себя осудить, пока в целом страна бессудна — она и губительно безрассудна.

Лев Николаевич Толстой, Линочка, еще в начале прошлого века предупреждал революционеров, что если к власти допустить низменные элементы, то по прошествии нескольких десятилетий страной будут править уголовники. Под низменными элементами писатель имел в виду, конечно, не простых людей, а людей без традиционной духовности. Вот они-то, эти люди, теперь и правят. А потому наверху у нас — мафия, внизу — остатки культуры.

И еще. Комплекс неполноценности сидит в нашем дремучем национализме. Национализм — эгоизм нации. А ведь мы либо ничего не делаем, либо делаем плохо. Да, в каких-то областях — оборонке, космосе — есть несомненные успехи, но зимой — каждую зиму! — замерзают в квартирах люди. У нас месяцами не получают даже мизерную зарплату, не едят досыта. А власти, которую выбираем, все по фигу. Наши главные враги — реставраторы и националисты. Коммунистическое мировоззрение биологически исчерпало себя, но на смену ему идет, да уже пришла! государственно-патриотическая идеология, которую используют все, кому не лень. А у власти поразительно короткая память: за респектабельным фасадом ничего не хотят видеть.

И еще самое главное — нас сжирает зависть. Зависть к более умным, успешным, старательным. Нам неважно, что у нас сдохла кобыла. Важно чтобы сдохла она у соседа. И, как ни странно, эту черту в нашем человеке поддерживает православная церковь. Смелость, самостоятельность, моральная и материальная состоятельность провозглашаются грехом. Покорность, смирение, молитвенная праздность, иждивенчество — добродетелью. Стадная ненависть ко всему, что как-то выделяется, и сейчас присутствует в жизни. Особенно это проявляется в глубинке, где человек больше на виду. Там «продвинутый» либо сгорает, либо его уничтожают. Вот потому никак не развивается фермерство, умирает, спивается деревня. Тот, кто своим примером показывает, что можно жить иначе, — смертельно опасен. Такие всем мешают. Но мы не хотим, не хотим знать о себе правду!..

Я тебе, Лина, рассказывала, что мама работала день и ночь, а работа была трудная, мужская — заведовала городским строительством. Она не учила меня, не воспитывала, но примером показывала: нельзя халтурить, надо делать, полностью выкладываясь. Вот я, старая дура, и продолжаю выкладываться. А кому это нужно?

— Студентам твоим, Катюша, студентам. Думаешь, они не ценят?

— Может, и ценят, но сами-то лентяи. Мало знают, мало читают, нелюбознательны. Есть единицы, но это — звездочки.

— «Семинаристы», Катюша, всегда разными были. Вспомни своих однокашников.

— Понимаешь, Лина, не справились мы, не справились со свободой. Не готовы к ней оказались. Правильно говорил Бердяев: мы — рабы, а потому свобода нам трудна. Рабство — покойно. Потому так вожделенно бросились в объятия алчности и разврата: прежде возбранялось.

— Конечно, Катюша, много, очень много зависит от себя. Можно с утра до вечера жрать бутерброды и плевать, что тебя разносит. Можно курить с утра до вечера и не отрывать задницу от телевизора. Но можно и все иначе. Тогда и жизнь получается другая. Когда-то мне казалось, что если людям дать равные возможности, всем будет хорошо. Не-е-ет! Люди не равны. Генетически не равны. И это вопрос не расы, не национальности. Это возможности человека. В Израиле — из всех развитых стран — самый низкий уровень алкоголизма. Знаешь, почему? Потому что генетическая мутация, носителем которой является по меньшей мере каждый пятый еврей, предохраняет их от беды. Подобная особенность характерна и для азиатских народов, в то время как у европейцев она встречается гораздо реже.

— Мне кажется, Лина, подавляющему большинству так и не удалось узнать, зачем родились на свет Божий. Они не нашли себя ни в работе, ни в семье, ни в любви. Ни о чем не могут сказать: «Это мое». Отсюда чувство неудовлетворенности, несправедливости. Человек начинает ненавидеть всех и все, вдохновляясь лишь от чужих неудач. Это — страшно.

— Есть, Катенька, три черты, которые свойственны нам и по сию пору. Культ центра. Мы всегда ждем, что кто-то сверху наведет порядок. Культ врага. Виноваты всегда не мы. Виноват кто-то: чаще — империалист или еврей. Сейчас прибавилось «лицо кавказской национальности». И третье: я — человек маленький. «Жираф большой, ему видней…»

— Будет долгая стагнация, Лина, очень долгая. Поколения должны смениться…

Сегодня рано утром ездила в Зеленоградск звонить Мите. Митя — мой муж, с которым вместе уже пятьдесят лет. Детей Бог не дал, а потому он — самый дорогой человек.

Митя, в отличие от меня и несмотря на свои годы, еще работает. Он — доктор наук, профессор, заслуженный деятель науки. Специалист по управлению и криминологии. Здесь, в Сокольниках, бывали и вместе, но нынче он не поехал: надо срочно дописывать учебник. В эдакую погоду сидит в Москве, а я, подлая, прохлаждаюсь на море в компании Кати и кота.

Митя — человек обязательный и очень порядочный. Это два главных его качества. Сказал, дал обещание — должен сделать: кровь из носа. Это и хорошо, и плохо. Плохо для Митиного здоровья. Человек в общем-то крепкий, он нынче начал сдавать: в болячках мы «соревнуемся».

Митя — москвич с Арбата, хотя родился в ближнем Подмосковье. Отец его попал под поезд, когда ему не было и двух лет. Мать, медицинская сестра, вышла второй раз замуж за иностранца. Марио Дечимо, итальянец, был коммунистом. Замужество оказалось удачным, но недолгим: в тридцать шестом Марио, бежавшего из Италии от фашизма, отправили воевать в Испанию. Там его ранило, и для Москвы он пропал. Только когда началась перестройка, узнали, что он не погиб, а вернулся в свою солнечную Италию, где жили его первая жена и сын. Умер в восьмидесятые. Как оказалось, сын Марио — Ренцо — шесть раз был в Москве, искал Митю и Надежду Ивановну, а ему отвечали: такие в Москве не значатся. А ведь жили-то они в полукилометре от Боровицкой башни Кремля! КГБ бдило…