истории буддийства. Мы его не приводим здесь по причине значительного объёма. Разница между обоими рассказами заключается лишь в самых мелких подробностях. Но заметим, что в "Жизни Асоки" только иначе рассказано исцеление царевича: зрение возвращается ему само собою, в ту минуту, когда он упрашивает отца своего не мстить его мачехе; тем не менее царь велит предать её пыткам, и её сожигают.

Во всех этих пересказах основание везде одно и то же: молодой человек отвергает любострастные предложения замужней женщины; она старается потом понапрасну отомстить ему, и наконец его добродетель награждается блистательным образом. При этом в главных рассказах везде говорится, что герой на время лишён зрения и потом снова получает его; сверх того в иных рассказах даже мелькает подробность о чаше (3-й и 4-й рассказ Сомадевы). Самого коренного, самого древнего рассказа, ходившего по Востоку и послужившего прототипом для последующих, мы не знаем, но самым полным, самым эпическим покуда является легенда в "Записках о западных странах" и в "Жизни царя Асоки". Рассказ "Шах-Намэ", конечно, содержит мотивы очень древние, но не в полном их составе, а только некоторые части и притом весь рассказ переполнен риторическою, искусственною орнаментистикою позднего сравнительно времени. Напротив, в легенде "Записок" коренной мотив является в настоящем свете и значении, в форме простого исторического рассказа из круга древнеиндийской жизни. Из числа прочих рассказов особенно важен тот, где изложена повесть о царевиче-отшельнике и купецкой жене. Здесь, кроме близости всего вообще рассказа, для нас интересна та подробность, что юноша, герой повести — царский сын, молодой красавец, избравший долю странствующего нищего монаха.

Эта подробность служит нам прямым переходом к рассмотрению нашей русской былины уже не в главных только её чертах, а в её характеристических особенностях.

Что такое наши калики? Неужели в самом деле надо признавать их точно такими же калеками, какие с незапамятных времён ходят по святым местам русским и поют духовные песни? Нет, это не простые увечные, изуродованные и безобразные слепые нищие, которых ремесло — выпрашивать милостыни. Они все в настоящей былине, совсем напротив, не что иное, как могучие, крепкие, но переодетые богатыри. Сама песня называет их "молодцами", "дородными молодцами", "удалыми добрыми молодцами"; у них у всех "резвые ноги"; двое из них, атаман и его брат, постоянно получают название "молодых", а сам атаман — красавца: "от лица его молодецкого как бы от солнышка от красного лучи стоят великие", "на его лицо молодецкое не могут зреть добры молодцы, а и кудри на нём молодецкие до самого пояса"; от их голоса богатырского "дрогнула матушка сыра земля, с дерев вершины попадали, под князем конь окорасчился, а богатыри с коней попадали"; "с теремов верхи повалилися, а с горниц охлопья попадали, в погребах питья всколебалися"; княгиня сажает их обедать "в столовую богатырскую"; они побивают посылаемых за ними в погоню богатырей; наконец, в одной песне им даже прямо говорят: "Не калики есть перехожие, есть вы русские могучие богатыри". Все эти черты указывают нам ясно на то, что калики этой песни имеют мало общего с простыми каликами, с каликами-странниками, какие в нашей земле всегда были и есть по сю пору. Это калики переряженные, калики-богатыри.

Но особенность эта не есть опять-таки самостоятельная черта древнерусской жизни: в настоящей песне мы встречаем только повторение одной особенности, принадлежащей Востоку, и притом исключительно Востоку брахманскому и буддийскому.

Поэмы, легенды, песни, сказки этого происхождения наполнены рассказами о том, как цари, царевичи и богатыри идут в духовное звание, переряжаются нищими и идут по свету странствовать. Так, в Магабгарате знаменитые братья-богатыри Пандавы, одетые нищими, питаются милостыней; индийский царь Викрамадития и с ним 500 воинов переодеваются странствующими нищими, чтобы проникнуть в столицу врага; богатырь Гессер-Хан очень часто переряжается нищим и даже иногда нарочно представляется слепым; индийский царский министр Яугандхараяна и царский друг Вазантака, желая освободить из заключения своего царя Удаяну, наряжаются нищими и калеками и т. д. Даже сами боги и цари Змеев иногда принимают на себя образ нищих; так, например, царь Змеев Такшака воспользовался этим, чтобы украсть женские серьги, соблазнившие его. Ключом к объяснению этого факта служит то необыкновенное уважение, которым пользуется нищенство и нищенствующее сословие по брахманскому и буддийскому учению; можно было бы привести бесчисленное множество мест из поэм, легенд и сказок, где видно, как высоко стояло во всеобщем мнении нищенство и нищенское знание. В одном из очень древних памятников индийской литературы, в Панчатантре, мы даже встречаем следующее замечательное сопоставление богатыря с монахом: "Два человека на этом свете проникают сквозь солнечный круг: живущий благочестием монах и богатырь, павший с раною напереди". Даже сами боги и божества изъявляют нередко желание вступить в духовное звание. В буддийстве одна из главных черт его характера — это бесконечное, беспредельное его сердоболие, милосердие, откуда и вытекает милостыня, с одной стороны, и нищенство — с другой. Древнеиндийские духовные или те, которые переряжались такими, постоянно описываются странствующими и нищенствующими большою толпой. Так, например, в Магабгарате на выбор жениха (сваямвару) знаменитой царевной Драопади стекаются со всех сторон цари, царевичи, богатыри, музыканты, плясуны, борцы, и туда же отправляется целая толпа брахманов, чтоб посмотреть на праздники и попользоваться подачкой. В священных и исторических книгах острова Цейлона, известных под именем Магаванзо или Магаванзи, нередко упоминаются толпы странствующих духовных нищих, в 100 и 400 тысяч человек; в "Дзанглуне", можно сказать, на каждом шагу является на сцене такая же толпа, обыкновенно в 500 человек.

Но кроме главной цели — подачки и угощения (которая отчасти является мотивом и в нашей былине о сорока каликах со каликой), у древних азиатских странников была ещё обыкновенно и другая цель странствия: посвящение святых мест для того, чтобы поклониться священным зданиям с заключёнными там священными предметами и искупаться в священных водах. Смысл этого омовения был тот, что погружение в священные воды омывает все грехи и преступления. Предпринимая подобное путешествие, странники обыкновенно налагали на себя обед бедности, целомудрия и воздержания. Соблюдение целомудрия — вообще один из первых обетов и законов буддийства для всякого духовного; а для того разряда буддийских духовных, которые составляют нечто среднее между духовными и светскими людьми, существует пять главных религиозных правил: 1) не убивать никакого живого существа, 2) не красть, 3) не прелюбодействовать, 4) не лгать, 5) не пьянствовать; и по буддийской казуистике