Нора, по натуре жадная до еды, решила отказаться от второго куска пирога со сливами во славу Господа. Но это решение она приняла, когда первый восхитительный кусок уже был наполовину съеден, и ей невольно подумалось, что Он обрадовался бы гораздо сильнее, если бы она вообще не ела пирог. «Не держалась за него, а воздержалась», – объяснила она Ему (она всегда старалась поощрять в Нем чувство юмора). Но Он наверняка понимал: пока она не подозревала, насколько восхитителен пирог, ей не удалось бы осознанно пойти на такую жертву. Нет, неубедительно: в Хоум-Плейс еда всегда восхитительна – каждый день как воскресный обед дома. Мама, конечно, замечательно готовит, просто ей не всегда есть из чего готовить, а оборотная сторона в том, что возможность чем-нибудь пожертвовать возникает редко. Здравый смысл предписывал есть столько, чтобы оставаться в живых, что Нора и делала. Ей казалось, что здравого смысла у нее хоть отбавляй, а она предпочла бы иметь кое-что совсем другое – мистическую определенность. Она помногу разговаривала с Богом, но Он почти никогда не отвечал; она уже начинала опасаться, что наскучила Ему, и это ее очень тревожило, поскольку Ему, как известно, все равно, как выглядят люди, следовательно, Его особенно занимает то, что они собой представляют. А мама всегда твердит, что быть скучным и нудным ни в коем случае нельзя. Кристофер съел ее кусок пирога, для него этот кусок стал третьим, однако Нора знала, какой он обычно голодный после тошноты, потому не стала его упрекать. Анджи съела только фруктовую начинку, а тесто оставила. Ну, если Ему и вправду все равно, как выглядят люди, с Анджелой Он наверняка уже соскучился. Нора бросила взгляд через стол на Луизу. Вдвоем они провели замечательный длинный день, валяясь в гамаках и обмениваясь секретами, хотя Нора выдала далеко не все свои, и Луиза, наверное, тоже. Во всяком случае, почти все, о чем они говорили, было не предназначено для семейного круга и наверняка шокировало бы их матерей, поскольку, как бы возмутительно и нелепо это ни было, их по-прежнему все считали детьми.

К тому моменту, когда пирог со сливами был полностью уничтожен, младшим участникам ужина не терпелось выйти из-за стола: Саймону, Кристоферу и Тедди – потому что бессмысленно сидеть за столом, на котором все уже съедено; Луизе и Норе – потому что они торопились возобновить разговор с глазу на глаз, а Анджеле – потому что ей хотелось, чтобы Руперт увидел больше, чем она могла продемонстрировать ему, сидя за столом. Женщины тоже были готовы уйти, поскольку Бриг увлекся своим сокрушительно прелестным стилтоном – Кристофер не ожидал, что он совершит такой добрый поступок, позволит червячкам есть из его тарелки то же самое, что ест он сам, – и изложением своих взглядов на мистера Чемберлена: по его мнению, как премьер-министр он в подметки не годился мистеру Болдуину, от которого не следовало избавляться, загоняя на самый верх, как он выразился. Дюши удивила всех заявлением, что всегда недолюбливала мистера Болдуина, но ни в коем случае не считает вступление в должность мистера Чемберлена переменами к лучшему. На что Руперт ответил: «Дорогая, всем известно, что на самом деле ты восхищаешься лишь Тосканини, а широкая британская общественность никогда не примет его на этом посту, так что ты обречена на разочарование», и прежде, чем она успела возразить, что даже она не настолько глупа, гром, который до тех пор периодически ворчал вдалеке, вдруг грянул прямо над их головами. Сибил вскочила, чтобы посмотреть, не разбудил ли он Уиллса, и как по сигналу, женщины и дети стали расходиться, оставив Брига и его сыновей с портвейном.

В холле они услышали, как дождь барабанит в слуховое окно, а через несколько минут Луиза и Нора, занятые поисками макинтошей, в которых могли бы добежать до дома под дождем, столкнулись с Клэри и Полли в насквозь промокших ночных рубашках.

– Где это вы были? – спросила Луиза, хотя уже знала ответ: устроили себе ночное пиршество в каком-нибудь уютном уголке, как в прошлом году она сама вместе с Полли.

– Устраивали ночной пир, – ответила Полли. – А где все? Нам надо пробраться наверх, чтобы нас не заметили.

Ей показалось, что Луиза, как это ни печально, говорит совсем как взрослые и вряд ли поможет.

* * *

Дождь прекратился рано утром, день начался с белого тумана и был признан неподходящим для поездки на пляж. Клэри попыталась подбить остальных на бунт, но хотя все согласились, что это чудовищная несправедливость, никто не возражал против нее настолько, чтобы что-нибудь предпринять.

– А что мы можем? Мы же не водим машину, – резонно указала Полли.

Тетя Рейчел объявила, что миссис Криппс нужно много ежевики для джема, и тому, кто наберет больше всех, достанется приз, поэтому семеро старших детей отправились собирать ягоды, вооружившись мисками и корзинами. Бексхилл ночью сдох; Невилл не поверил Эллен, но тетя Вилли, приведенная посмотреть на неподвижную белую кляксу в ванной, сказала, что в его смерти нет никаких сомнений.

– Но ведь ему не было больно? – живо спросила Джуди. – Или все-таки было?

Вилли поспешно заверила, что боли он не почувствовал.

– Тогда что же произошло? – допытывался Невилл. – Как он мог взять и перестать быть живым?

– Он просто испустил дух, – объяснила Лидия. – Умер. Так бывает со всеми, – вид у нее был испуганный. – Совершенно обычное дело. Или тебя убивают, или ты просто умираешь. Перестаешь быть. Больше ничего не можешь поделать. Ты просто… дух.

Эти объяснения никого не успокоили, Вилли ясно поняла это и предложила устроить торжественные похороны. От этих слов все заметно оживились и остаток утра были заняты делом.

* * *

Миссис Криппс сидела у себя в кухне, выдавая сухое печенье Тонбриджу, который заглянул на чай в середине утра: его язву, разыгравшуюся с помощью свирепо зажаренного миссис Тонбридж завтрака, могло успокоить лишь печенье и возможность излить душу. Миссис Криппс не стала высказываться по адресу миссис Тонбридж, но выслушала уклончивые сведения о ней с бесстрастным интересом, который, тем не менее, не оставлял никаких сомнений в том, на чьей она стороне.

– Понимаете, здесь тихо. Это действует ей на нервы.

– Оно и видно, – она развернула Sandy express на безукоризненно чистом столе. Заголовок гласил: «С завтрашнего дня кризис откладывается на неделю. Никаких сенсаций не ожидается». Она высыпала горку красной фасоли из корзины на газету.

– Хотите еще чашечку?

– Я бы не отказался.

Она прошла к плите и долила коричневый чайник для заварки водой из большого чугунного чайника. Неплохой у нее бюст, думал Тонбридж, жалея себя. Бюст миссис Тонбридж никогда не был ее отличительной чертой.

– На днях я водил ее выпить в местный паб.

– А, вот как?

– Она сказала, что и там слишком тихо. Само собой, здешний паб не то что городские.

– И никогда таким не будет. – Миссис Криппс бывала в Лондоне всего раз или два, в тамошних пабах – никогда, а после смерти Гордона ее и в местные никто не водил. – Безобразие! – добавила она. Хоть она была не из тех, кто высказывается о людях за глаза, невысказанное осуждение повисло в воздухе многозначительно и лестно. Тонбридж взял последнее печенье и стал наблюдать, как миссис Криппс лущит фасоль. Ее закатанные рукава обнажали мускулистые руки, белые, как мрамор, и резко контрастирующие с кистями, отнюдь не блиставшими белизной.