— Идиот несчастный, — пробормотал Мэнкс. — Если, конечно, вы правы.

— Идиот несчастный, о да, — отозвался Аллейн. — Идиот несчастный.

А Найджел Батгейт задумчиво протянул:

— Никто больше этого сделать не мог бы.

Лорд Пастерн глянул на него свирепо, но промолчал.

— Никто, — согласился Фокс.

— Но обвинительного приговора вам не добиться, Аллейн.

— Может, и так. Но нам это жизни не испортит.

— А в каком возрасте, — внезапно поинтересовался лорд Пастерн, — берут в полицию заниматься сыском?

— Если я вам больше не нужен, Аллейн, — спешно сказал Эдвард Мэнкс, — я, пожалуй, пойду.

— Куда ты собрался, Нед?

— К Лайл, кузен Джордж. У нас был, — объяснил он, — ленч, так сказать, с разными целями. Я решил, что она знает, кто на самом деле НФД. Я думал, она говорит про то письмо, которое вы отправили Фэ из «Гармонии». Но теперь я понимаю, она думала, что это я.

— О чем ты, черт побери?

— Не важно. До свидания.

— Эй, подожди минутку, я пойду с тобой.

Все вышли на пустую сумеречную улицу, и лорд Пастерн запер за ними дверь.

— Я тоже пойду, Аллейн, — сказал Найджел, пока они стояли, глядя, как по переулку быстро удаляются две фигуры — одна худощавая, размашистой походкой, другая кряжистая и щеголеватая, бодро семенящими шагами. — Если только… А вы что собираетесь делать?

— У вас ордер при себе, Фокс?

— Да, мистер Аллейн.

— Тогда поехали.

— Правила, по которым судья решает, может ли то или другое признание быть допущено к рассмотрению в суде, гуманные, — размышлял вслух Фокс, — но временами просто из себя выводят, особенно когда долго с подозреваемым возишься. Полагаю, вы, мистер Аллейн, с этим не согласитесь?

— Они существуют для того, чтобы мы не выходили за рамки дозволенного, Братец Лис, и, на мой взгляд, это не так плохо.

— Дайте нам только предъявить ему обвинение, — вырвалось у Фокса, — и мы могли бы его сломать.

— Под давлением он может сделать истерическое признание. А вдруг он наврет с три короба? Такова, мне кажется, суть ненавистных вам правил.

Фокс буркнул что-то непечатное.

— Куда мы направляемся? — поинтересовался Найджел Батгейт.

— Заглянем к Морри, — хмыкнул Аллейн. — И если повезет, застанем у него посетителя. Цезаря Бонна из «Метронома».

— Откуда вы знаете?

— Одна птичка насвистела, — пояснил Фокс. — Они условились о встрече по телефону.

— А если так, что вы сделаете?

— Арестуем Морено, мистер Батгейт, за приобретение и распространение наркотиков.

— Фокс думает, — сказал Аллейн, — против него можно выдвинуть обвинение, опираясь на показания покупателей.

— Когда он будет у нас, — размечтался Фокс, — он, возможно, заговорит. Невзирая на всякие правила.

— Он жаждет быть в центре внимания, — неожиданно сказал Аллейн.

— И что с того? — поинтересовался Найджел.

— Ничего. Не знаю. На этом он может сломаться. Приехали.

В похожем на туннель коридоре, который вел к квартире Морри, было довольно темно. И пусто, только черная фигура полицейского в штатском, дежурившего в дальнем конце, маячила на фоне тусклого окна.

Беззвучно ступая по толстому ковру, они подошли к нему. Дернув головой на дверь, он пробормотал фразу, закончившуюся словами «между молотом и наковальней».

— Хорошо, — кивнул Аллейн.

Полицейский потихоньку открыл дверь в квартиру Морри.

Стараясь не шуметь, они вошли в прихожую, где застали второго полицейского, прижавшего к стене блокнот и занесшего над ним карандаш. Четверым молчащим мужчинам пришлось стоять почти вплотную в тесной прихожей.

В гостиной за ней Цезарь Бонн ссорился с Морри Морено.

— Огласка! — говорил Бонн. — А как же наша репутация! Нет, нет! Извини. От всего сердца сожалею. Как и для тебя, для меня это катастрофа.

— Послушай, Цезарь, ты кругом ошибаешься. Моя публика меня не оставит. Они хотят меня видеть. — Голос резко взмыл. — Они… меня любят! — крикнул Морри и добавил после паузы: — Любят, чертова ты свинья.

— Мне надо идти.

— Тогда иди. Ты еще увидишь. Я позвоню Кармарелли. Кармарелли годами меня добивался. Или в «Лотосовое дерево». За меня драка начнется. И твоя драгоценная клиентура уйдет со мной. Мой оркестр всем нужен. Я позвоню Штейну. В городе нет ни одного ресторатора…

— Минутку. — Цезарь был уже у самой двери. — Пожалуй, надо тебя предупредить… ну, чтобы избавить от разочарования. Я уже обсудил наше дело с этими джентльменами. Неофициальная встреча в неофициальной обстановке. Мы пришли к соглашению. Ты не сможешь выступать ни в одном первоклассном ресторане или клубе.

Послышался скулеж фальцетом, который прервал голос Цезаря:

— Поверь мне, я тебя предупредил только по доброте душевной. В конце концов, мы старые друзья. Послушайся моего совета. Уйди на покой. Ты ведь, без сомнения, можешь себе это позволить.

Он издал нервный смешок. Морри что-то зашептал. Очевидно, они стояли рядышком по ту сторону двери.

— Нет, нет! — сказал Цезарь громко. — Тут я ничего поделать не могу. Ничего! Ничего!

— Я тебя прикончу! — заорал вдруг Морри, и по блокноту полицейского в штатском заплясал карандаш.

— Ты самого себя прикончил, — нервно лопотал в ответ Цезарь. — Ты молчать будешь! Понял меня? Молчать как рыба! Для тебя больше света рампы не будет. Тебе конец. Убери от меня руки!!!

Послышались звуки борьбы и сдавленное восклицание. Что-то тяжело ударилось о дверь и соскользнуло вниз по ее поверхности.

— Все, тебе конец! — задыхаясь, произнес Цезарь, голос у него был одновременно шокированный и победный. А потом вдруг, после короткой паузы, он продолжил раздумчиво: — Нет, правда, ты слишком глуп. С меня хватит, я сообщу о тебе в полицию. Будет тебе дурацкое выступление, но только в суде. Все немного посмеются и забудут про тебя. Тебя отправят на виселицу или, возможно, в клинику. Если будешь примерно себя вести, через год-другой тебе позволят дирижировать тамошним оркестриком.

— Давай! Да донеси же! Донеси! — Морри за дверью поднялся на ноги. Его голос опять сорвался на фальцет: — Но рассказывать-то буду я. Я! Если я сяду, то сотру ухмылочки со всех ваших лиц. Ты еще главного не знаешь. Только попробуй меня подставить. Это мне-то конец?! Да я только начал. Вы все услышите, как я раскроил сердце проклятому даго!

— Вот оно, — сказал Аллейн и толкнул дверь.