к Закавказью». Генерал пришел к нам в Gd Hôtel de la Paix в сопровождении Виллари и спросил от имени лорда Роберта Сесиля: даст ли грузинское правительство Лиге Наций возможность оказать Армении помощь из Грузии? Будет ли, так сказать, открыта для этой работы дверь в Грузию?

Ответ мой гласил, что грузинское правительство всегда, насколько могло, приходило на помощь армянам в их несчастиях; и в настоящее время Лига Наций может быть уверена в полном содействии Грузии всему, что касается гуманитарной помощи со стороны Лиги страждущему армянскому населению (продовольствие, беженцы, сироты, медицинская помощь и т. д.). Если же речь пойдет о помощи военной, хотя бы замаскированной, тогда Грузия должна обсудить вопрос с точки зрения своего положения как страны нейтральной по отношению к туркам и русским.

– Что, если Лига Наций обеспечит вам безопасность Батума от нападения кемалистов? – спросил генерал.

– Это было бы превосходно. Но дело не в одном Батуме – вопрос сложнее и обширнее.

В дальнейшем разговоре сэр Ф. Морис заметил, что помощь Лиге в этом деле облегчит Грузии прием в состав.

Я ответил, что свой долг (в пределах, совместных с безопасностью для страны) по отношению к страждущему соседу Грузия всегда выполнит, независимо от того, примут ли ее в Лигу или нет.

Не имея, впрочем, полномочия говорить по таким вопросам, я высказал в заключение генералу, что лучше всего они могут быть разрешены в Лондоне – где как раз в эти дни происходила очередная конференция «великих союзников» и где находился также министр иностранных дел Грузии Гегечкори.

Как видно из этого курьезного разговора, комиссия, избранная ассамблеей для заботы об Армении, надеялась еще на возможность организации вооруженной помощи последней, быть может, даже в «гарибальдийском» духе. Но без трех великих держав, совещавшихся в Лондоне, и без Соединенных Штатов (ответ их 1 декабря равнялся отказу) Лига была бессильна; она оказалась бессильной, так как державы признали невозможным вмешательство в пользу Армении; в частности, постановлено было отказать Армении и в приеме в члены Лиги, что было равносильно отказу в моральной поддержке и поразило многочисленных в Европе друзей Армении.

По этому поводу припоминаю еще посещение 4 декабря бельгийского делегата, председателя «комиссии шести», сенатора-социалиста Лафонтена. Он взволнованно заявил: «Армянские делегаты сообщили мне, что грузинские войска заняли нейтральную полосу в Борчалинском уезде и вторглись даже в коренную Армению. Я – ваш друг, но если это – факт, мне придется выступить против допущения Грузии в Лигу!» Имея недостаточно ясное сообщение о занятии грузинскими правительством нейтральной полосы по соглашению с Арменией (то есть с ее павшим уже правительством), я старался успокоить почтенного сенатора, как только мог[207]. Вопрос о допущении в Лигу Армении представлялся ему не возбуждающим сомнений. Узнав же от меня, что Франция и Англия вопрос этот разрешают отрицательно, Лафонтен пришел в такое волнение, что совершенно забыл о захвате грузинскими войсками армянской территории: он негодовал на великие державы.

А державы эти оказались, правду сказать, в положении мало соответствующем их «великости». Главный британский делегат Бальфур в своей речи 22 ноября громогласно объявил Мустафу Кемаля «вожаком организованной банды разбойников» и находил, что «какое уж тут посредничество». Словом, Англии вся эта история теперь как бы вовсе не касалась, Франция же и Италия не имели и тени желания отстаивать Севрский договор, особенно в армянской его части; наоборот.

Президент Вильсон как раз теперь – 22 ноября 1920 г. – начертал армяно-турецкую границу – в вилайетах Трапезунда, Эрзерума, Битлиса и Вана; но это был его личный вклад в политическую географию Ближнего Востока! На самом деле турки сидели в Карсе и Александрополе; армянский вопрос переместился теперь в бывшую русскую Армению, и вмешательство России в армяно-турецкую распрю получало практическое значение не только ввиду наличия русских войск по соседству, в Азербайджане, но также ввиду созданных политикой Севрского трактата симпатий между Москвою и Анкарою и оживившихся одновременно армянских расчетов на русскую поддержку.

Итак, спустя ровно два года после капитуляции в Мудросе турки вернулись в Карс: полное торжество Брест-Литовска над Севром!

Посредническая задача, взятая на себя Россией – о чем Чичерин телеграфировал Красину в Лондон (11 ноября), – как раз в то время, когда великие державы не знали, как им быть с Арменией, принесла, наверное, иным из этих держав чувство облегчения, к которому, быть может, примешивалась и надежда на неминуемое будто бы столкновение – хотя бы из-за Карса – «советского империализма» с «национализмом» Мустафы Кемаля, к вящей выгоде Севрской программы. Такая надежда не оправдалась. Но военные действия между Турцией и Арменией действительно прекратились (турки взяли все, на что претендовали). Эриванская же республика вернулась в русское политическое русло, на этот раз под знак «серпа и молота». Надежда на русскую помощь оказалась столько же тщетной, как уверенность в исполнении американских и англо-французских обещаний.

Таково было неизбежное последствие политического азарта, которым диктовались территориальные требования Армении, несоответствия поставленных ею задач собственным силам и фатальной ослепленности в оценке событий и обстановки.

Глава XXXIV. Признание Грузии де-юре

89. «Ныне отпущаеши раба твоего»

К началу 1921 г. вопрос о формальном признании независимости бывших русских окраин, ставших самостоятельными республиками, – то есть Эстонии, Латвии, Литвы и Грузии, оказался достаточно созревшим, не только ввиду устойчивости и успешной деятельности правительств, возникших в этих странах, но и вследствие крушения надежды на близкий конец советского строя в России и на победу здесь сил, способных потребовать обратно эти окраины, свое законное якобы добро.

Правительство Соединенных Штатов еще разделяло точку зрения о необходимости ограждения нераздельности России с прежней прямолинейностью. В ноте, вызвавшей много толков и заключавшей ответ на вопрос, поставленный американским послом в Риме (август 1920 г.), государственный секретарь Бэнбридж Колби говорил о необходимости, из чувств дружбы и чести, отсрочки всех решений, могущих иметь для России жизненное значение, в частности всего относящегося к территориальному суверенитету бывшей Российской империи. Вот почему, по словам ноты, американское правительство упорно отказывается признать Балтийские государства особыми независимыми от России нациями. Исключение допускается американским правительством лишь в пользу Финляндии, этнографической Польши и Армении[208].

Заговорив об «исключениях», американское правительство, конечно, колебало свою точку зрения. Но вообще взгляд этот отставал от развития международной политики Европы и в устах правительства президента Вильсона, приближавшегося к окончанию своих полномочий, не имел уже былого авторитета.

Разграничение Польши и России пошло вовсе не по этнической меже. Это новая граница – граница Рижского мира – приобретала большое значение как черта, отделяющая сферу советской диктатуры и классового террора