от стран, приемлющих частную собственность и представительный строй. На левом фланге этой границы, группа Балтийских государств получала огромное значение; ее нельзя было оставлять в неопределенном положении, хотя бы ради устойчивости вышеупомянутой черты, не говоря уже об интересах, связанных в германизованной некогда Балтике с исполнением Версальского договора, или морских интересах в Балтийском море. Вместе с предстоявшим позже (в 1923 г.) признанием власти Румынии в Бессарабии – на правом фланге все той же черты, здесь создавался один из немногих «архитектурных ансамблей» новой Европы, представляющих известное единство мысли – и ценность, устойчивость которого будет зависеть от того, чего вообще эта «новая Европа» будет стоить.

Вместе с тем ожидавшееся в начале 1921 г. подписание русско-английского соглашения побуждало торопиться с заблаговременным признанием новых республик, выдержавших все бури 1917–1921 гг.

Рядом с молодыми Балтийскими государствами своеобразно было положение Грузии. И она являлась частью возможного кавказского «ансамбля», призванного прикрывать Анатолию и Персию от вихрей «сарматской равнины». Благодаря нестройности большого европейского концерта и неналаженности концерта специально кавказского казавшееся одно время возможным построение не осуществилось. Трудностей было много; для преодоления их местных энергий оказалось недостаточно; а Верховный совет союзных держав не имел ни сил, ни желания созидать что-либо или серьезно помогать такому созиданию – восточнее определенного меридиана.

Из Кавказских республик одна Грузия дотянула до дня признания де-юре. Горская республика не была признана и фактически. Азербайджан и Армения, приобщившись к благам коммунизма, помазанные советским елеем, выбыли в 1920 г. из строя – с точки зрения Европы.

Грузии, формально признанной советским русским правительством (по договору 7 мая 1920 г.) и 16 ноября заключившей с Россией и Азербайджаном договор о транзите, открывавший последним возможность свободной торговли в Батуме, казалось, ничто не могло угрожать. В Женеве все сторонники принятия Грузии в Лигу ссылались именно на договор 7 мая и на признание московским правительством независимости Грузии как на сильный довод в пользу принятия последней. Более умудренные сомнительно покачивали головой («а что, если все же нападут?»).

Вообще же необходимость скорейшего признания де-юре четырех республик всеми признавалась в Женеве, что, в свою очередь, содействовало ускорению этого признания.

Оно и состоялось на очередной конференции великих держав в Париже 26 января 1921 г. Эстония и Латвия были признаны независимыми де-юре безоговорочно. Решение вопроса о Литве (в принципе – положительное) было отложено впредь до разрешения Лигой Наций вопроса о Вильне. Что касается Грузии, «конференция, по словам официального сообщения (появившегося в газетах 27 января), отнеслась вполне благоприятно к юридическому признанию Грузии, если последняя возбудит о том формально просьбу. Мнение ее представителя в Париже будет немедленно запрошено по тому поводу».

«Если Грузия формально попросит»… Эта фраза (наивная, по замечанию газеты «Таймс») наводила на размышления. Ведь в 1919–1920 гг. возбуждение и повторение ходатайств о признании де-юре было главным занятием нашей парижской делегации. В конце 1920 г. Гегечкори продолжал эту работу.

27 января я нашел его в помещении грузинской миссии в таком же недоумении, какое испытывал сам. Смутно чувствовалось, что за формальным признанием скрывается какая-то опасность для Грузии – по крайней мере, в глазах того или тех, чья мысль отражалась в сообщении конференции. Однако надо было торопиться с решением вопроса: возбуждать или не возбуждать такую «формальную просьбу»? Колебаниям, конечно, не могло быть места: непризнание или отсрочка признания никак не устранили бы опасности, а формальное признание независимости было бы для Грузии, во всяком случае, ценным достижением. Гегечкори немедленно отправил Верховному совету «формальную просьбу», и юридическое признание независимости Грузии великими державами состоялось в тот же день, то есть 27 января 1921 г. (14 января старого стиля, День равноапостольный святой Нины, национальный праздник христианской Грузии), о чем Гегечкори получил извещение за подписью председателя конференции Аристида Бриана.

Когда в начале 1920 г. три Кавказские республики были признаны независимыми де-факто, по предложению лорда Керзона, с признанием этим связывался определенный политический план, по разным причинам, подробно изложенным выше, не осуществившийся. Теперь, в момент формального завершения дела о признании грузинской независимости, Ллойд Джордж (вышеизложенная оговорка: если и далее – рекомендована была конференции английским премьером) с особой заботливостью готовит позицию, при которой в случае чего-либо, что он, очевидно, считает возможным или чего он ожидает, Грузии можно сказать: вам некого винить, кроме самих себя.

Существует версия, точность которой трудно проверить, но которая освещает и то, что упомянуто выше, и то, что произошло позже. Во время переговоров Красина в Лондоне ему дано было понять, что бакинская нефть – главный товар, выложенный им на прилавок, – без полного распоряжения закавказским нефтепроводом и Батумом сильно обесценивается. Одновременно – в противоречии с прежней политикой (лорда Керзона), но в соответствии с возобладавшими политическими видами Ллойд Джорджа, Англия начала склоняться к признанию своей политической незаинтересованности в республиках Закавказья. Умозаключение – о необходимости «исправления» товара – сделать было не трудно. За умозаключением последовало и действие, к которому имелись, конечно, и другие побуждения, всем известные.

Однако признанием де-юре увенчивалась и формально завершалась работа по созданию независимой Грузии и по защите ее интересов в Европе.

90. Падение Грузии (февраль 1921 г.)

Грузинское правительство, получив после признания возможность устройства регулярного дипломатического представительства в центрах Европы, поспешило назначить посланником своим при главнейших кабинетах Акакия Чхенкели, который к середине февраля 1921 г. был в Париже, а 20-го числа возлагал уже, с коленопреклонением, венок на могилу Неизвестного солдата под Триумфальной аркой.

В это время стали доходить телеграммы о начавшихся столкновениях с красными отрядами, особенно на южной границе Грузии. В последние месяцы 1920 г. и позже неоднократно появлялись известия о падении Батума, Тифлиса и т. д. – то были как бы тени, бросаемые вперед близившимися уже событиями. На этот раз – 20, 21 февраля – речь шла о точных фактах. Несколько позже поступило известие о грузинском успехе у Тифлиса, и почти одновременно – о решении турок занять Артвин и Ардаган. Это было «тактическое» окружение Грузии после политического изолирования и подготовки изнутри.

25 февраля 1921 г. грузинский посланник в сопровождении церемониймейстера направился торжественно, в парадном экипаже Елисейского дворца, эскортируемый кавалерией, из помещения грузинской миссии к резиденции президента Французской республики, для вручения господину Мильерану верительных грамот.

Я смотрел из толпы перед посольством на это обычное для Парижа и столь значительное для Грузии зрелище: произносил мысленно свое «ныне отпущаеши…»; припоминал, как двести с лишком лет тому назад посланец царя Вахтанга VI, князь Саба-Сулхан Орбелиани был принят Людовиком XIV в Версальском дворце и просил помощи для Грузии[209]. Его старания не имели последствий: «король-солнце» («солнце» уже почти закатившееся) был совершенно