– Что он о ней говорит?

– И постоянно злословит о короле.

– Но что именно он говорит?

Ричард отворачивается и смотрит в сводчатое окно.

– Я не могу этого повторить, – тихо отвечает он. – Мне не хочется пачкаться. Позволь мне ограничиться лишь тем, что он говорит худшее, что можно сказать о мужчине, и самое грязное, что можно сказать о женщине.

Я не давлю на него, потому что знаю, что его представления о чести не позволят ему переступить эту черту. К тому же мне ни к чему спрашивать, я и так догадываюсь, о чем шла речь. Наверняка Джордж говорил, что его брат Эдуард – бастард, и от того, что он был готов оклеветать и опозорить собственную мать только ради того, чтобы показать, что именно он должен быть королем, становилось только хуже. А про Елизавету он мог сказать лишь то, что она попала в постель к королю с помощью колдовства и что брак их богомерзок и не законен, а значит, и дети их тоже бастарды.

– Боюсь, что Людовик Французский платит Джорджу.

– Сейчас Людовик Французский платит всем.

Ричард коротко смеется.

– И королю больше всех остальных. Нет, я не имел в виду содержание. По-моему, Людовик втайне от всех платит Джорджу за такое поведение, чтобы он собирал сторонников и озвучивал свои притязания на трон. Боюсь, что он даже оплатит попытку захватить корону силой. Ему будет выгодно снова погрузить страну в состояние войны. Одному Богу известно, что у Джорджа на уме.

Я нахожу благоразумным промолчать о том, что у Джорджа на уме может быть только одно, что занимало его все эти годы: как ему извлечь наибольшую выгоду из любой сложившейся ситуации.

– А что думает об этом король?

– Он смеется, – отвечает Ричард. – Смеется и говорит, что Джордж – бессовестный сукин сын, и что наша мать еще с ним поговорит, и что Джордж на самом деле мало что может сделать, кроме как чертыхаться и бросать уничтожающие взгляды.

– А что говорит королева? – спрашиваю я, хорошо понимая, что королева не потерпит никакой клеветы в адрес своих детей. Она будет сражаться за своего сына любой ценой, и это ее мнения будет придерживаться король в своих действиях.

– Она ничего не говорит, – сухо отвечает Ричард. – Во всяком случае, она ничего не говорит об этом мне. Но я думаю, что, если Джордж будет продолжать в том же духе, она начнет считать его своим врагом и врагом своих сыновей. А я бы не хотел иметь такого врага, как она.

Я вспоминаю о листке бумаги в шкатулке с эмалью и двух именах, записанных на нем кровью.

– И я бы не хотела.

Когда я в следующий раз подхожу к дверям покоев герцога Кларенса, то нахожу их распахнутыми настежь: из них выносят ящики и сундуки и спускают их вниз, во двор при конюшне. Изабелла сидит возле камина, на ее плечи накинут дорожный плащ, а ее рука прикрывает большой живот.

– Что происходит? – спрашиваю я, входя в комнату. – Что ты делаешь?

Она встает на ноги:

– Мы уезжаем. Проводи меня к конюшне.

Я беру ее за руку, пытаясь остановить:

– Ты же не можешь ехать в твоем положении. Куда ты собралась? Мне казалось, что ты хотела отправиться в уединение в Эрбере.

– Джордж говорит, что мы не можем оставаться при дворе, – отвечает она. – Здесь небезопасно. Я отправляюсь в уединение в аббатство Тьюксбери.

– Это же на полпути к Уэльсу! – в ужасе восклицаю я. – Иззи, тебе нельзя туда ехать!

– Я должна, – твердит она. – Помоги мне, Анна.

Я помогаю ей опереться о себя, и мы отправляемся вниз по круговым ступеням, чтобы выйти на ярко освещенный холодный конюшенный двор. Она тихо вскрикивает от острой боли в животе. Я уверена в том, что в ее состоянии она просто не может отправляться в такое путешествие.

– Изабелла, не надо никуда ехать в таком состоянии. Поедем к нам в замок, если ты не хочешь ехать в свой собственный.

– Нам нельзя оставаться в Лондоне. Тут небезопасно, – шепчет она. – Королева пыталась отравить нас с Джорджем. Она прислала к нам в покои отравленную еду.

– Не может быть!

– Может. Джордж говорит, что нам нельзя оставаться при дворе, и даже в самом Лондоне. Он говорит, что враждебность королевы подвергает нас большой опасности. Энни, ты тоже должна уехать. Пусть Ричард отвезет тебя домой, в Миддлем. Джордж говорит, что она настроит Эдуарда против его родных братьев. Он говорит, что она нанесет удар по нам в Рождество. Она соберет весь двор вместе на рождественский пир, потом обвинит обоих братьев и арестует их.

Я настолько напугана, что лишилась дара речи. Я беру обе ее руки в свои.

– Изабелла, это точно безумие какое-то. Джордж спит и видит войну, постоянно очерняет короля и заявляет о своих правах на трон, клевещет на королеву. Опасность, о которой он твердит, только в его воображении!

– Неужели? – Она горько смеется в ответ.

Шталмейстер Джорджа подводит карету, дамы отдергивают занавеси, и я помогаю Изабелле усесться на мягкие подушки. Служанки подкладывают под ее ноги горячие кирпичи, а мальчишки, помогающие на кухне, несут медный поднос с горячими углями.

– Я в этом уверена, – говорю я, изо всех сил пытаясь подавить свой страх за нее. Не может быть, что она сейчас, на сносях, отправится через полстраны по размытым дождями дорогам. Мне не дает покоя мысль, что она вот так уже путешествовала несколько лет назад, и это закончилось настоящей трагедией и утратой новорожденного сына. Я нагибаюсь к ней в карету и шепчу:

– В это Рождество король и королева будут посвящать все свое время и усилия получению удовольствий, хвастовству новыми одеждами и демонстрации своих бесчисленных детей. Они хмельны от роскоши и тщеславия. Для нас тут нет опасности, ни для нас, ни для наших мужей. Это же родные братья короля, королевские герцоги! Король любит их. Мы в безопасности.

Ее лицо побелело от напряжения.

– У меня умерла левретка, которая стащила кусочек курицы из блюда, предназначавшегося для меня, – просто говорит она. – Поверь, королева точно решила меня убить. И тебя тоже.

Я настолько потрясена, что не могу говорить. Просто держу ее руку и грею в своих.

– Иззи, пожалуйста, не уезжай вот так.

– Джордж точно знает, поверь мне. Он знает наверняка. Его предупредил кто-то из ее окружения. Она собирается арестовать и казнить обоих братьев.

Я целую ее руки, ее щеки.

– Иззи, милая…

Она обнимает меня за шею.

– Уезжай в Миддлем, – шепчет она мне. – Ради меня, просто потому, что я тебя об этом прошу. Ради твоей безопасности, потому что я тебя предупреждаю. Ради своего сына, чтобы ты смогла его уберечь. Ради всего святого, уезжай. Беги отсюда, Энни. Клянусь, она собирается убить нас всех. Она не остановится, пока наши мужья не умрут.