Чернов впоследствии писал: «Нам надо было для посылки в Омск снять с фронта несколько наиболее надежных в революционном смысле частей». Действительно, эсеры еще раньше старались распространить свое влияние на некоторые воинские части или даже создавать свои собственные, как, например, «особый баталион имени и защиты Комитета Учредительного Собрания» – организацию откровенно партийную, откуда «обычных» офицеров просто вытесняли. Однако такие части были разобщены, да и не выражали особой готовности выступить против центрального правительства; вопрос же о руководящей верхушке «учредиловского» лагеря был решен быстро и недвусмысленно.

«Усталые от боев и потерь, возвратившись в Екатеринбург, – писали в датированном 22 ноября „докладе“ (скорее – коллективном письме) на имя генерала Гайды офицеры и солдаты 25-го Екатеринбургского горных стрелков полка, – мы увидели предательские воззвания, призывавшие к свержению законной власти Верховного Правителя…

Каждая минута казалась нам промедлением – и потому, не спросив разрешения своих высших начальников, мы арестовали мятежников – во главе с Черновым и другими членами Учредительного Собрания, отняли у них припасенное оружие, документы и преступные воззвания, составлявшиеся ими».

Правда, «демократические» чешские политики оказали на Гайду давление, в результате чего арестованных пришлось отпустить. Многие из них продолжили борьбу против правительства Колчака, а Чернов, нелегально перебравшийся на советскую территорию, использовал свое влияние среди эсеров для принятия партией общей линии на «единый боевой фронт демократии против контрреволюции». Впрочем, быстро подавленная «угроза слева» пока не представлялась критической. 30 ноября адмирал приказал «всем русским военным начальникам самым решительным образом пресекать преступную работу» этих «антигосударственных элементов»; таким образом, руки у русских военных были развязаны, и более того – Колчак угрожал военно-полевым судом не только «всем начальникам и офицерам, помогающим преступной работе вышеуказанных лиц», но и тем, кто проявит «слабость и бездействие власти».

Однако насколько крепкими были позиции Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего в своем собственном лагере? Вопрос отнюдь не праздный, ибо в омских политических кругах с большим недоверием и даже опаской взирали на некоторых военачальников, особенно сомневаясь в лояльности разнообразных атаманов – как выборных (Дутов, Иванов-Ринов, Калмыков), так и самопровозглашенных, подобных Семенову.

Опасения, похоже, не были безосновательными: даже Дутов, уже 19 или 20 ноября сообщавший по прямому проводу Колчаку, «что во вверенной мне армии полный порядок. И я свято исполняю Ваши приказы [и] приму меры, чтобы армия не коснулась политики», вслед за этим отправил в Омск какую-то «телеграмму по политическим вопросам», на которую Колчак 28 ноября отвечал в тоне довольно раздраженном: «Я совершенно определенно указал, что моя цель – создать в России такие условия, при которых могла бы явиться возможность самому народу устроить государственное управление по собственному желанию. Это возможно только при созыве Национального или Учредительного Собрания, так как других способов не существует. Учредительное Собрание, собравшееся при большевиках и выбранное [71]под их давлением и с первого же заседания запевшее интернационал, достойно показывает невозможность народного представительства при настоящем положении нашей Родины. От казаков зависит, как и от всей армии, идти ли к Учредительному Собранию, действительно выражающему народную волю, или же к продолжению анархии под тем или иным наименованием. Передайте это Оренбургским и Уральским казакам».

Даже если у Дутова (или казачьих политиков, стоявших за ним) и были какие-либо «демократические» или «учредиловские» поползновения, – этой телеграммы хватило для успокоения того, в чем Колчак, кажется, увидел оппозицию. В будущем оренбургский Атаман останется безупречно лояльным по отношению к Верховному Правителю, и слова Дутова о «чувстве беспредельной преданности» адмиралу выглядят вполне искренними. Интриг и даже прямого противодействия опасались со стороны сибирского Атамана (в момент омских событий он был в командировке на Дальнем Востоке и после возвращения вскоре был снова отправлен туда, теперь уже Верховным Правителем): с именем Иванова-Ринова связывали даже слухи о «монархическом» перевороте, ожидавшемся в декабре. Однако «совершенно откровенная» личная беседа Колчака с Ивановым и уверения последнего, «что все подобные слухи являются совершенно вздорными», разрядили напряженную обстановку. Разговор состоялся, кажется, в середине декабря, а 23-м датировано «Объявление» Иванова-Ринова:

«До моего сведения доходят слухи, распускаемые врагами родины, о якобы тайных намерениях моих посягнуть на установленную государственную власть. Дабы окончательно прекратить связанную с моим именем провокацию, торжественно заявляю, что я до последней капли крови решил поддерживать Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего Адмирала Александра Васильевича Колчака, провокаторов же, которые будут изобличены в распускании указанных слухов, предваряю [72], что их деятельность, направленная против меня, как Командующего Армией, с целью посеять смуту в рядах войск, найдет надлежащую оценку в военно-полевом суде».

Необоснованными оказались и опасения каких-либо враждебных действий со стороны другого сибирского казака – полковника Б.В.Анненкова, одного из основоположников борьбы против большевиков в Сибири, имевшего репутацию человека своевольного. Анненков, убедившись, что омская общественность поддерживает идею единоличной власти, приветствовал Колчака:

«Ваше Высокопревосходительство, Ваше назначение Верховным Правителем, в руках которого сосредотачивается вся полнота государственной власти, дало мне с первого же момента глубокую уверенность в том, что наконец настал тот час, когда наша измученная родина, истерзанная внутренними и внешними врагами, снова подымется, пойдет по пути возрождения и станет такой же великой, какой была когда-то. Я, как атаман партизан, добровольно собравшихся отдать жизнь свою в любой час за нашу родину, приветствую Ваше назначение и заверяю своим словом, что все мои силы и помыслы будут направлены к тому, чтобы Вы уверенно и твердо могли бы опереться на нас, и в каждую минуту по первому Вашему приказу исполнить наш святой долг перед отчизной.

С нами Бог!»

Итак, главный вопрос – как отнесется к омским событиям боевой противобольшевицкий фронт – вроде бы решался благополучно. С Дальнего Востока о признании Верховного Правителя сообщил генерал Хорват (Директорией он был назначен «Верховным уполномоченным» в этом регионе и вскоре получил подтверждение своих прерогатив), а адмирал Тимирев телеграфировал Колчаку из Владивостока 21 ноября: «Лично от себя и от лица подчиненных мне чинов флота позволяю себе приветствовать Вас с высоким назначением и прошу верить, что весь флот смотрит на Ваше назначение как на спасение отечества». И все же гром грянул, и грянул он в Забайкальи.