Лебедев уже 24 ноября телеграфировал Атаману в тоне недружелюбном, но еще не враждебном: «Протестуя против Верховного Правителя, Вы заявляете себя лицом более компетентным политических вопросов [80], чем генерал Деникин, Хорват и Дутов, и идете против них и всех военных и гражданских государственно настроенных кругов, а раз против них, значит, вместе с их врагами, то есть ясно с кем. Пока не теряем надежды, что Государственный разум возьмет у Вас верх над личным чувством». Семенов и его сторонники утверждали позднее, что телеграмма о признании Колчака была после этого составлена и даже отправлена на телеграф, когда был получен датированный 1 декабря приказ Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего № 61 [81]: «Командующий 5-м отдельным приамурским армейским корпусом полковник Семенов за неповиновение, нарушение телеграфной связи и сообщений в тылу армии, что является актом государственной измены, отрешается от командования 5-м корпусом и смещается со всех должностей, им занимаемых». Определенное политическое искусство верховной власти выразилось в том, что «привести в повиновение всех не повинующихся» поручалось главному герою омских событий – генералу (да, теперь уже генералу!) Волкову; таким образом наглядно демонстрировалось единство правительственного лагеря в борьбе против новоявленного «мятежника».

Распоряжение «привести в повиновение» подчас относят на счет импульсивности Колчака, который якобы отдал его, не задумавшись о реальной обстановке и последствиях, к которым может привести экспедиция Волкова. Однако этому как будто противоречит дневник Вологодского. «К моему удивлению, он отнесся довольно спокойно к телеграммам Семенова, – записывает премьер-министр о своем разговоре с Колчаком. – Он сказал, что ничего другого он и не ожидал от Семенова. Но его угроз бояться нечего, с ним не трудно справиться, т. к. преданных ему воинских частей у него слишком мало, тысяч до 5, не больше, и не удастся ему образовать отдельной госуд[арственной] единицы на Дальнем Востоке. Дальше Забайкальской обл[асти] его влияние не распространяется, а на Амуре и во Владивостоке он вовсе не имеет приверженцев». Основываясь на этом свидетельстве Вологодского, приходится сделать вывод, что Колчак вполне хладнокровно рассчитывал подавить сопротивление Атамана. И в этом убеждении его должен был поддерживать полковник Лебедев.

Официальное сообщение семеновского штаба вообще рисует Дмитрия Антоновича едва ли не провокатором: «Последовало ложное обвинение в задержке грузов и перерыве телеграфной связи, брошенное начальником штаба Верховного Главнокомандующего полк[овником] Лебедевым и начальником главного управления казачьих войск ген[ералом] Хорошхиным [82]», – и, почти одновременно, «Атаману Семенову было сообщено из Омска, что Колчак согласен передать власть ген[ералу] Деникину при первом соединении его войск с войсками правительства и что лишь до этого момента адмирал сохранит за собою пост правителя». Последнее, если не является выдумкой семеновских штабных, выглядит несомненной дезинформацией, и возникает вопрос, кто мог дать Атаману столь далеко идущие обещания, если учесть, что у прямого провода в Омске находился как раз Лебедев?

Довольно подозрительной выглядит роль начальника штаба Верховного Главнокомандующего и в рассказе Гинса об импровизированном заседании министров, прибывших с докладом к Колчаку:

«… В кабинет вошел изящный и статный полковник с симпатичной наружностью. Это был Лебедев. Сообщил, что имеет новости. Он только что говорил по прямому проводу с Семеновым и поставил ему определенно вопрос: “Признаете вы адмирала или нет?” Семенов ответил: “Не признаю”.

Адмирал молча посмотрел на присутствовавших, как бы ища совета. Тогда Тельберг (управляющий делами Верховного Правителя и Совета министров. – А.К.), страдавший всегда доктринерством, стал излагать безапелляционным тоном, что лучший способ борьбы в таких случаях – отрешение от должности… У меня осталось впечатление, что мнение это соответствовало и взглядам Лебедева: недаром он поторопился со своим вызывающим вопросом атаману, не выждав приезда в Читу Волкова, который на пути туда успел к этому времени прибыть только в Иркутск».

Не следует думать, что два свидетеля (Колчак и Гинс) непременно противоречат друг другу: речь может идти о разных разговорах Омска с Читой, из которых в первом Семенов «говорить не пожелал», а во втором – получил «вызывающий вопрос» (или на вопрос ответил вообще не Семенов, а кто-то из его приближенных от его имени). Но так или иначе, а перед Волковым, «формировавшим отряд для продвижения предметов снабжения по железной дороге», ставилась теперь задача едва ли не боевая…

Позже Колчак говорил о предупреждении, полученном от союзников: «… положение осложняется вмешательством Японии, которая в случае продвижения наших сил в Забайкалье двинет против них свои силы», и о том, что предупреждение было им «принято к сведению». Однако главной причиной того, что дело не дошло до открытого столкновения, было не влияние японцев, а нежелание русских драться со своими же.

Семенов, даже чувствуя себя оскорбленным приказом № 61, все-таки не отказывался от переговоров с посланцами Волкова – сначала полковником Красильниковым, а затем полковником Катанаевым, выражая готовность к подчинению при условии отмены злополучного приказа и, в свою очередь, будущего подчинения Колчака Деникину. Катанаеву, прибывшему в Читу 11 декабря, даже было разрешено обратиться с увещеваниями непосредственно к местному офицерству, для чего созвали всех командиров батальонов и сотен. Те, однако, поддержали своего начальника, повторив Катанаеву требование об отмене пресловутого приказа.

Настроенный весьма решительно Волков сделал попытку двинуть на «семеновское царство» имевшиеся в его распоряжении войска. Но в то время, как вернувшийся в Омск Иванов-Ринов, будучи в подпитии, провозглашал, «что тот, кто против Колчака, изменник родины и смерть ему», – в Иркутске столь же разгоряченные водкой офицеры Волкова заявляли, «что Колчак оклеветал Семенова и они этого ему не простят», и пили здоровье Атамана. Авангард, который должен был быть брошен на Читу, отказался даже грузиться в вагоны, и единственным, что оставалось Волкову, стало задержание нескольких семеновских офицеров, оказавшихся в зоне его досягаемости, в том числе генерала Г.Е.Мациевского.

Этот поступок дал Атаману хороший аргумент против тех, кто обвинял его в нежелании «поддержать общую борьбу» отправкой своих войск на основной противобольшевицкий фронт или хотя бы в охваченную красной партизанщиной Енисейскую губернию. Теперь Григорий Михайлович резонно заявлял, что такие войска, проезжая через Иркутск, первым делом освободят задержанного Мациевского и дадут тем самым основание для дальнейших обвинений; непонятно было также, как мог выступить на фронт ошельмованный и отрешенный Семенов, формально находясь под действием приказа № 61.