кладовку и проводили там остаток дня. Лишь тренировки я посещала в гордом одиночестве – Пак не перенес бы общества Изенгрина; я не настаивала. Главное, что он позволял спать на пыльном матраце, уткнувшись ему в плечо – удивительно удобное, словно предназначенное для роли подушки, – и не видя кошмаров.

Но ничто не длится вечно, в том числе и дрема под шорох телевизора и тихие мелодичные песни лиса; у Пака был чистый, высокий, поставленный голос.

– Держи мяч крепче и кидай в корзину, а не за нее! Если так будешь и на соревнованиях играть, нас разнесут в пух и прах!

Баскетбольный мяч, шероховатый и тяжелый, вновь пролетел мимо корзины и со стуком отскочил от пола. Я выругалась и в сердцах швырнула его в футбольные ворота:

– Если будешь орать, так ничего и не получится! Лучше заткнись и дай мне справиться самой!

Солейль оказался отвратительным тренером, как и следовало ожидать. Объяснял он вполне приемлемо и упражнения задавал полезные, но вот добиться результата не получалось – он постоянно надрывался, сыпал проклятьями и предъявлял претензии. И это ужасно выводило из себя.

Заниматься с Изенгрином, когда это недоразумение сидело на скамейке и если возникало, то крайне редко и ненадолго, было легче. Волк терпеливо повторял и показывал то, что я не понимала, и никогда не кричал. Солейль же больше вопил, так что я начала серьезно жалеть, что Изенгрин посчитал свою задачу выполненной и перепоручил меня своему лисьему дружку. Одно хорошо: волк внимательно наблюдал за ходом тренировки, хотя не прерывал ее. Даже не одергивал блондина; хотя я предпочла бы, чтобы одергивал.

– Кроме того, не от одной меня ход игры зависит. Сам бы покидал за компанию! – добавила я.

– Ага, – фыркнул Солейль, мажорно откинув со лба отросшую челку, – буду я с тобой рядом становиться. Мерзость.

– Я тебе этой штукой сейчас по самому важному органу залеплю.

– Залепи лучше в чертову корзину, хотя бы раз за тренировку.

– Пожалуй, на месте противников мне стоит представлять твою смазливую мордашку, точно буду бить точнее.

– Лучше представь ее на месте корзины, бездарность. Хотя тебе это вряд ли поможет.

«А мальчонка-то прав, – хихикнула издали Варвара. – Бездарность ты. Что в иллюзиях, что в баскетболе».

Я сделала бросок, и мяч, крутанувшись, попал в цель.

– Молодец! – хлопнул в ладоши волк.

Ухмыльнувшись, я подняла снаряд с пола:

– Мне расценивать это как комплимент или оскорбление?

– Оскорбление, – припечатал Солейль, не дав другу рот раскрыть, и тут же выхватил мяч. – Теперь вот так. И только попробуй не справиться, тут проще некуда.

Он эфемерным движением перевел его из одной руки в другую за спиной. Быстро и неуловимо. Будь он на линии перед противниками и проверни такой фокус, они бы и моргнуть не успели, а он бы уже выбил ближайшего и в своей танцующей манере отскочил назад.

Я самоуверенна, но нельзя не понять, что у меня подобное никогда не получится, хоть века напролет тренируйся. Мой конек – ловить мяч, а не колдовать с ним.

– Это сложно.

– Если откажешься выполнять то, что тебе кажется сложным, так ничего и не достигнешь, – философски изрек лис. – И мы проиграем из-за тебя, куриная башка. Так что пошла отрабатывать. Без нытья!

– Ах ты…

Хотелось послать его, но он говорил правду, поэтому я проглотила гнев и принялась оттачивать прием. Солейль, злобно ухмыляясь и насвистывая под нос какую-то песенку, плюхнулся на скамейку рядом с Изенгрином, закинул ногу на ногу и сделал вид, что меня нет. Хотя нетрудно было заметить, что глаза у него лишь чуть прикрыты, чтобы можно было из такого положения следить за моими лажами.

Мяч постоянно выскальзывал и ударялся об пол, так что спустя несколько минут резкий полый стук начал резать слух и вызвал ощутимую головную боль. Вдобавок из-за его тяжести я не могла быстро провести его, как это сделал Солейль. Заболели запястья, заломило кости.

Варвара, нащупав новую брешь, врезалась плечом в возведенную внутри стену.

Из ушей едва не потекла кровь из-за ее вопля; он оглушил, и ее проклятья потонули в колокольном звоне. Я зажмурилась, полностью сосредоточилась на витиеватых движениях, но звук становился громче.

Солейль был в курсе, что со мной не все в порядке, но он не сможет убедить в обратном Изенгрина, которому знать об ухудшении моего состояния совсем ни к чему. Пусть его осведомленность ограничится шрамом в форме буквы «В», до сих пор красующимся на моей ладони.

Звон утих, превратившись в серебристое звяканье колокольчиков, только когда кто-то положил широкую лапу мне на плечо:

– Хель, с тобой все нормально? Очнись!

Варвара издала глубокий грудной рев.

– Да, – выдавила улыбку я, утирая пот с щек и шеи. – Просто немного устала.

Изенгрин смотрел с беспокойством, внимательно, так что я почувствовала себя преступницей. Варвара заскулила и потянулась к нему, как щенок ко взрослому псу.

На мгновение мне показалось, что волк ищет что-то внутри меня, но наваждение быстро спало; его прервал Солейль, с ноги распахнувший дверь спортзала и вошедший в него с мокрой тряпкой – видимо, Изенгрин отправил его принести ее:

– Да что с ней станется! Устала она! Тебе сколько лет? Продолжай, шевели булками!

Я бы посмотрела, гадкий ублюдок, как бы ты выдерживал атаки полувоображаемой ведьмы и ее попытки отобрать тело, а тебя заточить в царстве мертвых!

Я уже открыла рот, чтобы высказать ему все, что думаю о его мнении и о нем самом, когда мне в лицо вмазалась тряпка. Та самая, которую держал Солейль. Мокрая ткань больно хлестнула по коже, за шиворот затекла вода.

– Солейль, – с угрозой протянул Изенгрин.

Однако в его услугах не было надобности. Скрутив тряпку в жгут, я прошипела:

– Ты с каждым разом наглее и наглее, королевишна. Корона темечко уже натирает, сбить бы ее…

– Кишка тонка.

От его сложенных бантиком губ и липкого, как расплавленная карамель, тона меня перекосило, и, поддавшись порыву души, я со всей силы метнула в него мяч. Но цели он не достиг: Солейль присел, и он пролетел над его головой, жалобно-разочарованно свистнув; я выругалась.

Солейль бы едко прокомментировал мой провал, но этот простой, очевидный план накрылся на корню с резким выдохом, похожим на кашель курильщика, и диким хохотом в дверях.

Глаза блондина округлились, Изенгрин вопросительно вскинул бровь, я выпрямилась по струнке, и мы дружно обернулись ко входу.

Там, уткнувшись лбом в косяк, стоял мужчина лет шестидесяти с уже прожженными сединой короткими волосами. Одет он был своеобразно – рваные джинсы, красные кроссовки, белая футболка с