Я перестал понимать, что происходит, и возразил: «Но там же ничегошеньки нет!» Молодой барин слегка покраснел и с деланной усмешкой ответил: «Когда придет время, вы все поймете. Там очень занимательные истории и страшные иллюстрации. Мне сказали, я должен увидеть его перед свадьбой… Вы все поймете… Вы все поймете…»

С одной стороны, я не понял ничего, а с другой, как будто бы понял все. Голос молодого господина звучал необычно, и выглядел он рассеянным, поэтому я посчитал возможным спросить: «А кто же дал вам этот свиток?» Он пристально посмотрел на меня округлившимися глазами и несколько раз моргнул, будто пришел в себя. Запинаясь, словно думая в это время о чем-то, он со слезами на глазах ответил: «Это был знакомый моей покойной мамы… Мама втайне вручила свиток ему на хранение и велела отдать потом мне. Он сказал, что мы еще увидимся… и тогда он скажет, как его зовут… Но я знаю, кто это был! Однако больше не скажу ничего. Ни за что! И ты тоже никому ничего не говори. Хорошо? Пойдем, пойдем».

Молодой господин засуетился и поспешил по разбросанным камням. Шагал он так быстро и уверенно, будто в него вселился какой-то дух! Теперь-то я думаю, что это были первые признаки…

Когда молодой господин пришел домой, он сразу сказал хозяйке: «Вот и я… опоздал немного». Та спросила: «Ты встретил Сэнгоро?» И он ответил: «Да, в каменоломне, вот он идет», — указал на меня, а потом направился к новому дому.

Хозяйка, похоже, успокоилась. Она поблагодарила меня за хлопоты и не стала ни о чем расспрашивать. Затем она сделала знак Моёко. Та вытирала миски и застеснялась, что на нее все смотрят. Она поднялась с чугунным чайником в руках и пошла вслед за молодым господином к новому дому.

В тот день случилось еще кое-что странное… Я расстелил коврик в тени гардений, сунул в рот трубку и пошел чинить решетки бамбуковых кастрюль, ремонт которых пришлось прервать. Прямо передо мной был новый дом, и я видел, как молодой господин переодевается в кимоно, сидя у стола, а затем пьет чай, который принесла Моёко. О чем они говорили, я не слышал из-за стеклянной раздвижной двери, но молодой господин был необычайно бледен, а брови его дрожали. Я сначала предположил, что он злится, но пригляделся и понял, что дело в чем-то другом. А Моёко, наоборот, покраснела. Она складывала студенческую форму, смеялась и мотала головой. Странным мне все это показалось…

Молодой барин заметил ее смущение, побледнел еще пуще и вдруг подсел вплотную к пышущей здоровьем Моёко… Потом он указал на три амбара, которые можно было увидеть из дома, положил руку ей на плечо и несколько раз потряс. Моёко залилась румянцем, сжалась, подняла глаза и поглядела на амбары. Обрадовалась она или загрустила, я не понял. Кажется, Моёко слегка кивнула и, красная вплоть до воротничка, понурила голову, на которой красовалась симада. Как в пьесах новой школы…

Затем бледный молодой господин (он все это время смотрел на Моёко и держал руку на ее плече) зыркнул сквозь стеклянную дверь, оглянулся, посмотрел в сумеречное небо и неожиданно засмеялся, показав белоснежные зубы. А потом он облизнулся, высунув красный язык! От такого жуткого зрелища меня аж передернуло. Но я и помыслить не мог, что все это приведет к немыслимым ужасам! Может, это ученые люди так странно себя ведут… Вскоре я снова занялся делами и забыл обо всем. Вот…

Потом — наверное, примерно в час ночи — все заснули. Моёко с госпожой спали в глубине главного дома, а молодой господин, жених то есть, — в новом доме на полу, вместе со мной. Я был ему вроде как дядька. Конечно, я лег куда позже молодого господина. Ванну я принял уже после полуночи, потом запер дверь нового дома и уснул в смежной гостиной. Рано утром, еще до рассвета, я встал, значит, по нужде, прошел под тусклым светом из стеклянных дверей по веранде мимо комнаты молодого господина и увидел, что сёдзи открыта. Я заглянул в комнату, молодого господина в постели не было! Стеклянная дверь тоже оказалась распахнута.

«Ну и дела!» — подумал я и заволновался. На улице шел мелкий дождичек. Я притащил свои гэта из кухни и по камням пошел в главное здание. Там я увидел открытую дверь и ведущие к ней следы, в которых были песчинки. Я немного подумал, затем быстро разулся и на цыпочках прошел в коридор. В комнате за стеклянной сёдзи спала госпожа. Лампа не горела. Постель Моёко была пуста, футон оказался аккуратно сложен, а красная подушка лежала посередине.

Я сразу вспомнил сцену, которую видел вчера вечером. Что же тут происходит?! Я убеждал себя, что волноваться не стоит, но никак не мог унять тревоги. Меня охватило дурное предчувствие, да и не хотел я, чтобы потом сказали, будто это я в чем-то виноват…

Я разбудил госпожу и указал ей на постель: мол, поглядите. Она спросонья ничего не поняла и начала тереть глаза. «Ты не видел у Итиро свитка?» — вдруг в ужасе спросила она и уселась на постели. Я ответил как бы между прочим: «Да, вчера в каменоломне он разглядывал какой-то пустой свиток».

Вовек не забуду, как переменилась госпожа. «Опять!» — захрипела она, закусила губу и сжала дрожащие руки. Глаза госпожи вдруг закатились от бешенства, и она обмякла. Я не понял, что случилось, и затрусил к ней, да так и осел на пол. Но госпожа пришла в себя и, утирая рукавом нахлынувшие слезы, рассмеялась: «Нет-нет, забудь. Мы с тобой все перепутали. Пойдем поищем их». Казалось, госпожа вполне пришла в себя, однако она отправилась к воротам босиком. Я спешно надел гэта и последовал за ней.

Дождик к тому времени уже кончился. Вскоре мы дошли до первого из амбаров, что стояли перед новым домом. Там я заметил, что у северного, третьего, амбара окна с медной обшивкой открыты. Я тут же указал на это госпоже. Этот амбар пустовал до уборки урожая, туда частенько складывали разные инструменты и временами распахивали окна. Удивляться тут было нечему, но меня — видимо, из-за недавних событий — аж передернуло. Однако госпожа лишь кивнула и направилась к амбару. Дверь, похоже, была заперта изнутри и никак не поддавалась. Госпожа вынесла из-под навеса лестницу, приставила ее к стене и велела мне подняться и заглянуть в окно второго этажа. Лицо у нее при этом было необычное! Судя по тому, как плясало в окне