Говорят, это проклятье уже давно не проявлялось, и мы даже не представляли, какое оно… А свиток хранился… Вон видите крышу? Это храм Нёгэцу-дзи. Внутри статуи Будды он и лежал. Говорят, стоит мужчинам из рода Курэ поглядеть на этот свиток, как они сходят с ума и начинают убивать матерей, сестер или совершенно незнакомых женщин! Истории об этом свитке тоже хранятся в храме… А может, и нет… Ума не приложу, как же этот свиток попал к молодому господину?! Вот… Нынешний настоятель храма, Хорин-сама, такой же мудрый, как мудрецы из дзэнского храма Сёфуку-дзи в Хакате, и про кармические дела знает все. Он уже старенький, этот настоятель, тощий как журавлик, брови и борода у него длиннющие, белоснежные. Очень он благородного вида, этот настоятель… Сходите к нему, побеседуйте, моя жена вас проводит…

А хозяйка будто безумною сделалась. Лежит в постели, лодыжка подвернута, на голове раны. Но хуже всего, что заговариваться стала. А я со своей спиною и навестить ее даже не могу…

Некоторые судачат, что это я виноват в беде — мол, не сумел добежать до Мунэтики (фамилия врача), только все это чушь! Осматривая мою спину, доктор сказал, что Моёко задушили с трех до четырех часов ночи. И если судить по свечному огарку, то он прав. Вот… Что тут еще добавить?.. Как только госпожа придет в себя, все и прояснится. И знаете, что еще? Вместо того чтобы ругать молодого господина на чем свет стоит, она повторяет как во сне: «Скорее приди в себя, теперь ты единственная моя опора».

Полиция ко мне еще не являлась. Все обнаружилось благодаря молодым батракам, они ночевали у нас и услышали пронзительные крики госпожи. Полицейские опросили их и уже ушли. Я-то боялся, как бы меня в чем не заподозрили, и наказал доктору Мунэтике держать язык за зубами. Но, к счастью, в поднявшейся шумихе обо мне все позабыли, так что, профессор, я уж никак не ожидал, что вы уделите мне время. Вот… Поверьте, я рассказал все как на духу… И теперь хочу попросить вас кое о чем: пожалуйста, сделайте так, чтобы ко мне никто не приходил. Спина совсем плоха, да и от одного слова «полиция» кидает в дрожь, таким уж я уродился…

Документ № 2. История основания храма Сэйтайдзан-Нёгэцу (начертано рукой преподобного Итигё).

Примечание: храм располагается по адресу Мэйнохама, 24.

История основателя храма, Котэя, предка рода Курэ в 49-м поколении

Снега, что лежат на рассвете под золотым светом, на закате мутными водами оборачиваются, стекают в реки и моря, гибель свою находя. Прекрасные цветы, что в ночи россыпями серебрятся, на заре иссыхают и оказываются в грязи. Что три мира, как не рябь на поверхности волн? Что есть жизнь, как не радуга небесная? Тот же, кому судьба дурная предназначена, тот вовек от нее не отвяжется. Рожденные попадают лишь в круговорот адских перерождений да принимают облик демонов адских; умершие лишь передают своим потомкам воздаяния и, вечное возмездие за грехи свои получая, ума лишаются. С чем сравнить, с чем сопоставить муки эти, страдания эти?

Но нашелся тот, кто узрел этот круговорот и, настоящую истину постигнув, отрекся от мира. К просветлению устремясь, воздвиг он на месте сем обитель Будды, где каждое создание, земное и небесное, мудрость высшую почитая, всем сердцем призывало имя его да просветление обретало! Так начинается эта повесть.

В годы Кэйан[87], в провинции Ямасиро[88], в старой столице у храма Гион жила-была семья, которая много лет держала чайный дом под вывеской «Мидория». Захаживала туда всякая публика — и простая, и знатная. Каждый год отбирала та семья в дар императорскому двору лучший чай Удзи, что стал зваться «яшмовая роса гёкуро» и прославился во всех провинциях.

У тогдашнего хозяина дома «Мидория» по имени Цубоэмон было три дочери и сын. Сына звали Цуботаро, и отец души в нем не чаял. Одна беда — не увлекся сын делами торговыми. С юных лет занимался он у мастера Ингэна[89] из монастыря Обаку в Удзи и превзошел даже многих ученых мужей. Владел Цуботаро также фехтованием школы Ягю[90], рисованием школы Тоса[91] и хайку в стиле Басё. И везде удавалось ему выразить свою неповторимую натуру!

Возмужав, взял Цуботаро имя себе Кухэй и продолжил изливать любовь к прекрасному, а вот семейное дело по-прежнему не заботило его. Других сыновей у Цубоэмона не было, и год от года отец все настойчивее предлагал ему жениться. Однако сын твердил, что никак не может жениться, ведь учеба его еще не завершена. И распрям этим не было предела.

Наконец по настоянию отца пришел к Кухэю сам монах Ингэн, чтобы учить того смирению и почтительности. Однако начертал Кухэй на вратах слова: «Не слыхать кукушку, что домой стремится, хоть уже двадцать пятое» и, облачившись в монашеское одеяние, покинул дом свой. Шляпа да посох — вот все, что взял он с собою. В поисках мест, что славились красотою, направил Кухэй стопы свои на запад и после года странствий вышел на тракт Нагасакский, а потом и до Карацу в провинции Хидзэн добрался[92]. Была то четвертая луна второго года Эмио[93], а годков Кухэю исполнилось двадцать шесть от рождения.

В том краю Кухэй повидал все места знаменитые и восхитился ими чистосердечно. В честь сосновой рощи Нидзи-но Мацубара избрал даже имя себе новое и стал зваться Котэй, что означает «радужный край». А затем написал он кистью на бумаге восемь прекрасных видов и смастерил с них гравировальные доски, чтобы печатать впредь оттиски. Так прошло еще около полугода.

И вот на исходе осени, влекомый полной луною, вышел Котэй из трактира и побрел по роще Нидзи-но Мацубара. Желал он насладиться тысячелетними соснами, что, раскинувшись в прозрачном лунном свете над серебром песка и волн, напоминают прекрасное творение мастера. Так, видами любуясь, миновал он рыбацкую деревню Хамадзаки, но интерес его не иссяк, и, пройдя под лунным светом еще пол-ри, достиг он мыса Эбису. Прислонившись к утесу, взирал на залив он и вел счет диким гусям, пока не настала полночь.

И вот, откуда ни возьмись, на мысу появилась девушка. На вид было ей чуть меньше восемнадцати. Роскошные рукава ее кимоно развевались по ветру, пока ступала она босыми белыми ножками по острым камням морского прибоя — все ближе и ближе к Котэю. Не подозревая, что кто-то