Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Прежде чем меня упрекать, вспомни, куда сама скатываешься! В самую настоящую пропасть, в бездну! Из нее не будет выхода, она похлеще чеченской ямы, потому что в ней мучили тело. Ты, душой ответишь! — вышел на балкон, громко хлопнув дверью.
— Или увидел, или нашептали ему дворовые соседи? Может, заметили, как Жорка домой подвозил, и сообщили Пашке? Иначе с чего завелся, как приметил туфли и колготки, ведь никогда на мои тряпки не смотрел, не видел во что одета. В театр стал звонить. Того гляди встречать поперся бы, — прячет в потайной карман деньги, йрислушивается к шагам Павла, тот снова взялся за кисть и забыл о жене.
На следующий день Лариса решила навестить свекровь и поговорить с нею по-бабьи обо всем.
— Может, вдвоем сумеем обломать Пашку, уговорим его, повернем душой к семье. Все же есть у него свои плюсы. Ведь до глубокой ночи рисует, трудится. И не пьет, не колется, не распускает руки, не орет и не оскорбляет как другие мужики в своих семьях. Может, мы с ним еще поладим. Что ни говори, теперь таких немного. Вон он Жорка, выкинул бабу из дома, простить и не подумает. А сам гуляет. Ему можно. Но кто он мне? Хахаль, временный мужик! Завтра найдет другую, и не оглянется. Что ему скажешь? А Пашка все ж муж…
— Лариса! Ну, а чем я могу подмочь вам? Да, Паша мой сын. Только никогда никого не слухал. Сам в себя вырос. Ни на кого не схожий. И рисовальщиком стал смалечку. Все бумагу изводил, на заборах малювал. Ему все ухи оборвали. Его еще с парнишки хвалили.
А нынче ты говоришь, что он не то рисует. Откуда знаешь, что нужно? Може статься какой-нибудь музей или выставка, все его картины кучей скупит. И опять обзовут Пашку гением. Про то загодя никому не ведомо.
— Не верю я в это. Вы ж посмотрите на его работы. Там сплошная смерть. Люди в страхе бегут от его картин. Не только покупать, смотреть не хотят!
— А я что могу! Иль удержу тот люд?
— Давайте вместе уговорим Павла изменить тему, рисовать радостные, нормальные картины. Ведь от того всем хорошо будет. И вам не придется отдавать сыну свою пенсию.
— Да Бог с ей!
— Ну, я уже измучилась, не могу больше вот так жить, в нищете и голоде четыре года. Вы — мать, помогите, умоляю, у меня нет больше ни сил, ни слов. А и терпенье кончается. Я тоже стала пленницей, заложницей беды, Пашкиной и своей. Не знаю, как вырваться из нее.
— А чем я подмогну? Сама просвета не вижу. Давлюсь картохой и хлебом, боле ничего нету. В Пашкиных картинах ничего не смыслю. И только молюсь за вас обоих, чтоб зажили светло и счастливо. Только вот беда, не слышит меня Бог, не дает сыну вразумленья. А может, отняла война у Пашки все, одним махом: разум, здоровье и удачу. Взамен ничего не дала. Никто ему нынче не поможет. Умер он для всех, потому и рисует смерть, как самого себя…
От свекрови Лариса ушла расстроенная вконец. Та сказала ей напрямую, либо терпи моего сына такого, какой он есть, либо оставь его.
— Своего сына я никогда не брошу. Какой ни на есть, своя кровинка, с голоду не дам опухнуть. Последний кусок ему отдам. А бабу он себе сам сыщет, когда ему она стребуется. Нынче по городу полно одиночек и ее Пашка в сиротах не засидится.
— Да он даже ребенка не хочет иметь. Я спросила, в ответ такое услышала, вспоминать не хочется, — пожаловалась Лариса.
— Во, дурная! А кто про дитя спрашивает у мужуков? Отродясь не слыхала такое. Забеременела и рожай! Какое дело мужу? Ему ни рожать, ни пестовать. Мало че ляпнет. Коли б хотела дите от Пашки, давно б родила.
— А как растить его, если Пашка для семьи совсем не годится? Он и от ребенка последнюю копейку отнимет, не дрогнув.
— На то ты баба, чтоб в своей семье все и всех в руках держать. Жаловаться не мудро. Думаешь другим лете? Ничуть. Но у них ума поболе! С тобой сыну не повезло, — сказала, проводив до калитки.
Пашка оглянулся на зареванную жену, ни о чем не спросил, продолжал рисовать. А тут телефон закричал. Женщина сняла трубку и услышала голос Жорки:
— Ну, привет! Вернулся я из командировки! Частенько тебя вспоминал. Почему не веришь? Даже соскучился. Давай завтра увидимся. Я за тобой подъеду прямо к театру. От порога заберу, и махнем в деревню. Лады?
— Кто звонил? — спросил Павел.
— Тамара, кто ж еще? — ответила не дрогнув.
— А мне кажется, что ты говорила с мужиком!
— С чего взял? Откуда появился бы?
— Как у всех. Вчера случайно заглянул в твою сумку, там такие духи и помада! Только хахали дарят эдакие сувениры! — подошел вплотную к жене и, схватив за плечо, сказал хрипло:
— Если накрою, смотри, не обрадуешься!
— А интересно, что сделал бы со мной, если, к примеру, застал бы с любовником?
— Я обязательно наказал бы тебя. Но так, что до конца жизни помнила б!
— Окалечил бы? — спросила усмехаясь.
— Это слишком грубо! Я не хочу проклятий вслед; Есть кара изощреннее и тоньше. Она как укус Змеи, всегда о себе напомнит.
— Ты применял его к кому-нибудь?
— Пока нет. Оно разовое. Только однажды можно вот так наказать, — сказал мрачно.
Лариса попыталась узнать подробности, но Павел ответил глухо:
— Не торопи… Потом жалеть станешь.
А вскоре художник примчался домой счастливый. Его картины взяли на выставку, а их через несколько дней заберут оттуда в музей боевой славы. Целых восемь картин отобрали работники выставки и музея. Теперь работы Павла займут почетное место в самом знаменитом зале, где хранятся портреты горожан — героев войны, где каждый экспонат считается сокровищем.
Художник вбегает в спальню, чтоб поделиться радостью с женой. Но в комнате пусто. Павел звонит подруге Ларисы:
— Тамара! Позови жену! Это я, Павел!
— Лариску что ли? Да нет ее у меня! Уже забыла, когда с нею в последний раз виделись!
— Как так? Она мне каждый день говорит, что была у тебя!
— Ну, нет ее у меня! Не знаю где она! — положила трубку на рычаг.
— Пойду, гляну, встречу ее с работы как когда-то! Обрадую! Ведь она так переживает за меня! А тут еще я обижал своими подозрениями, нелепыми намеками. Дурак! Портил нервы ей и себе. Зато теперь порадую! Лед тронулся! Востребовали и мои картины. Теперь их покажут по телевидению, напишут в газетах. А это реклама! — радуется художник, подбегая к театру.
— Сейчас я немножко подожду, пусть зрители схлынут, чтоб не попасть толпе под ноги. Лариска всегда выходит в самом хвосте, или через пяток минут, вот
удивится, приметив меня. Все обиды забудет, — заметил, жену. Она не увидела Павла, стоявшего чуть поодаль. Женщина, порхая, сбежала со ступеней и, подскочив к человеку, стоявшему возле машины, обняла, поцеловала и, заскочив в салон, умчалась не оглядываясь.
Пашка стоял онемело, не зная, верить ли своим глазам. Он понял, его снова предали. Он опять перестал быть любимым и нужным. Ему снова не повезло.