— Какого? — спросил он лаконично.

— Простите, это в смысле — числа? Буквально же сегодня прилетел, только что вот…

— Какого, спрашиваю, явился?

— Да сказали войти…

— Какого ты сюда вообще, не понял! Тебя приманил кто?

— На симпозиум я, — выдавил Илья.

— Ты дерзнул, — покачал головой бугай. — Ты не то сказал.

— Сунь ему, Нюма, шашкой по ушам! — лениво посоветовали с труб. — Шоб юшка брызнула и знал вперед.

— Поешь «селедки»! — злорадно добавил кто-то.

Сразу несколько молодцов легконого соскочили с горячего насеста и устремились встрять в склоку. Задиристые обалдуи, смиренно оценил Илья, да при сем увесистые. Эвон какие орясины толстомясые. Ох, сухово мне, в лаг! И кругом тати в тату, живого места нет — на руках, на шеях, на ушах, даже на веках чего-то выколото. Однако ж окружали они осторожно — отмечался определенный опыт. Одинаково-сонное, как бы равнодушное выражение их морд Илью не обманывало, четко просвечивалось по-человечески понятное — загрызть. Свора. Зрачки горят. Кольцо постепенно смыкалось вокруг Ильи, слышались азартные голоса:

— Обходи оттуда, Косой!

— А ты заходи с тылу, Серый!

— А Косолапый куда?

— Косолапый сюда…

Живописная эта орава, демонстрируя здешнюю вольницу, была в основном босиком, лишь некоторые щеголяли в рваных опорках, чуть ли не чунях. А один голодранец, на взгляд Ильи, уже пережимая, был в сандалиях из лыка и в запачканных дегтем шароварах — Илья воззрился в изумлении. Но долго разглядывать не дали.

— Тю, да он вред, — радостно показал кто-то на номер на кисти Ильи.

— Вред — на колышек надет! — подхватил кто-то.

— Суши его!

Кто-то резко нагнулся, вроде как хотел схватить Илью за понизовье — пужанул! Все разом нехорошо засмеялись — а-а, зассал!

В круг, распихивая стоящих костылем, возбужденно ворвался знакомый уже дедушка Железный Нос, с которым вместе летели по небу. Как из-под земли вынырнул! Костыли у него, кстати, как, приглядевшись, определил Илья, были боевые, из эбенового дерева — таким ка-ак!..

— Внемлите мне вовсю, Видаки! — заорал дедушка, тыча костылем в Илью. — Вот он. Я его давно, блюху, заприметил, еще в воздухе. Смотрю, ест не так, не по-нашему, коркой не подтирает, ага-а, думаю, вляпался… И пьет всю дорогу из ладони — ну, думаю, вот ты и спекся… У-y, корк проклятый!

Он было замахнулся костылем, но его оттащили:

— Утихни, Нехемьевич!

«Из ладони — это он прав, — внутренне согласился Илья. — Привыкли же снег жрать… Это надо не забыть в память внести. И старичка учесть. Здравствуй, дедушка Вовсю, первый кнут, лауреат… На Кафедре внушали, что наиболее обсуждаемая и важная проблема пархидаизма — можно ли в принципе и как лучше доносить на доносчика… Прости и отпусти, Лазарь, что за народ!»

Главарь в галифе — Нюма — потянул шашку из пластмассовых ножен:

— Эх, отведает сабля мяса! А ведь мы тебя, господинчик, зараз, именем Скалы и Крепости, чик и отрежем! Высушим и выбросим!

— Щас разразит! — обрадовались кругом. — По сопатке!

— Своди его, Нюма, посмотреть на белую гречу!

Илья затравленно озирался, густая черная шерсть на загривке, на спине встала дыбом. Это всех заставило, подивившись, крякнуть:

— Ишь, смилгаш мохнатый, чего вытворяет, зверюга!

— На симпозиум я! — выкрикивал Илья жалостно. — А чего вы, право?

— Который тут, блюха, на симпозиум? — К Илье злобно подскочил кучерявый упитанный тип в черных очочках, с трясущимися жирными боками, бедра обмотаны кушаком, ножищи как тумбы. — Это ты, путна, на симпозиум? — забился в судорогах с пеною на губах, затопал тумбами, задергался, заголосил: — На симпозьум, туха? На симпозьм, мразь?!

Его увещевали:

— Не вейся, Слепень. Брось…

— Эй, демон, оставь! Притупи зубки.

Но тот, тяжело дыша: «На симпозьм, корк…» — все шарил с ненавистью в воздухе пухлыми лапами, хватал пустоту, никак не мог дотянуться до Ильи:

— У-y, уборь!

«Да нет, они не просто здесь поголовно свихнулись, не упрощай, они — взбесились! Эй-демоны, эй-хе! — уяснил Илья. — Дать бы им, конечно, раза — и вся недолга! Калигулой по тестикулам! Враз прозреют и костыли отбросят».

Пока, правда, ничего страшного не происходило — Нюма тащил, как невод, свою шашку из ножен, киклоп Слепень причитал (плач «эйха»), остальные остолопы стояли смотрели.

— Не могу, ребя, я под трибунал пойду, а его, туху, своими руками… — блажил черноочковый Слепень, топая тумбами.

Отвечали ему:

— Ты нам, Шмерка, политграмотку не читай, забыл уставчик?! Под трибунал, вишь, он пойдет… А под корешок не хошь?

— И руки свои укороти, тебе их отбить мало — вдруг гад в парше…

— Видите ли, на мой взгляд… — начал Илья мягко.

Тут уж Видаки зашевелились, раздались гамы:

— Шма, чмо! Какого ты тут раскосиорился, не понял!

— Тебе, путна, кто слово давал — перечить?!

— На симпозьм вознамерился, туха? Гадить по углам, святые колодцы оплевывать?

— А отправить его в штаб Генона! А то на ходу переобувается, трилисстник… Ату его!

— Мы из тебя, уборь, сделаем избушку на ульрих ножках! Загноим!

— Эрго, его — ров?

— Да-с, внушить надобно ему по ребрышкам… Вдосталь! Та еще стучка!

— Тухер, блюх, треугольные уши!

— Праздник огней впору устроить! Научим его, ребята, Республику любить!

Уже появилась кой у кого в руках известная плеточка-ежовка с вплетенными иглами, уже запели нестройно грозное: «Ягода-беда, ходим на врага», уже разнесся клич:

— К стеночке его притискивай! Ставь!

Вострубили, поморщился Илья недовольно. А перво-напервый принцип вреда — не навреди! «При ударе — падать, при пинке — сжиматься в комок и живот беречь пуще лица», — так Ушан-Шалам инструктирует строго-настрого. Нарушим, усмехнулся Илья, а как иначе. Видаки-ротозеи стояли правильным кружком, как на убой. Олухи, блюх. Амбалы, ан амебы. Здоровые, да дураки. Одноклеточные трехпалубные. Не видали, видать, еще ангела, слагаемого из глаз огненных, не клевал. Илья, неуклюже переступая, незаметно принял позицию «песец, изготовившийся для броска», зашипел внутренне, предуготовляясь. Жаль, ноготь бойцовый на правом мизинце сломал, когда на летном поле лезли в кузов кичи, но и одного левого хватит. Всех порешу, решил Илья холодно. Отправлю к курносой — подергать за косу. Как тогда, на Беляево. Тогда в дикую пургу (Илья как раз заступил дежурить по Кафедре), заметая следы, вышла из подземного перехода на тракт бригада Сережи Упрелого, все парни-гвозди, круглые отличники — и надо было как-то на них повлиять — загнать и обложить, пока не наделали делов. И сколь славно было стоять, исполнив, и пялиться остекленело на то, как текло вниз по ступенькам в переход, сворачиваясь постепенно, смешиваясь, окрашивая, с грязным снегом… Илья с удовольствием вспомнил, как Сережина голова с нахлобученным ведром долго еще потом красовалась на снеговике возле метро, таращилась замороженным оскалом… Попросту перережу всех, как колючку, решительно подумал Илья. Одним левым. Я им сейчас «кругаля» сотворю.