груди, я упрямо шёл навстречу этому двигающемуся неслышно белому существу, и только ладони невольно сжались в кулаки. И вот я уже совсем рядом, и в миг пропал обуявший было меня страх, и с облегчением я рассмеялся в душе: впереди меня по мягкой обочине грейдера медленно передвигался совершенно мирный белый конь со связанными верёвочными путами передними ногами и общипывал с нависших над кюветом ивовых кустов сладковатые весенние побеги.

Но были и по-настоящему жутковатые моменты на этой длинной дороге к школе. Как-то тоже поздним вечером, возвращаясь домой, я благополучно забрался на ходу через задний борт в кузов попутного грузовика, доехал на нём без помех до посёлка Лудьё, и там он неожиданно остановился перед сгрудившейся на дороге толпой. Из кабины вышел шофёр, и я тоже спрыгнул на дорогу. В свете фар нашего грузовика на левой стороне дороги перед толпой лежал недвижимо молодой парень, и возле его головы по камням расплывалось тёмное пятно. И ещё я, замерев от охватившего меня настоящего ужаса, заметил возле его разбитой головы чуть подрагивающие, как мне тогда показалось, студенистые и розоватые в свете фар блестящие кусочки. Кто-то рядом бесстрастно вымолвил: «Мозги…» Но я и без него уже догадался, что это такое было. А кто-то другой и также бесстрастно добавил: «Цеплялся за борт самосвала…» Наверное, именно после этого случая я признался самому себе, что никогда не стану хирургом, которым хотел быть вначале. Так поразила меня вдруг эта ужасная картинка.

А вот другие моменты. Дорога от кладбища в сторону Кавалерово шла через всё спящее Лудьё, и только в конце посёлка светились огоньки в окнах ступенчатых цехов обогатительной фабрики. От фабрики дорога резко поворачивала влево и ещё восемь-девять километров тянулась через лес по широкой пойме до первых кавалеровских строений. И вот здесь я впервые услышал поздней осенью волчий вой. Первый раз я даже подумал, что это просто мне показалось – видно, звери были далеко. Но на следующее утро волчий вой был уже очень явный и совсем близко от дороги. Но когда я однажды увидел недалеко от дороги в чаще леса зеленоватые огоньки волчьих глаз, мне уже по-настоящему стало жутко. Ведь кроме палки или камня, подобранных на дороге, у меня в руках ничего больше и не было. Да и не помогло бы мне такое горе-вооружение. Но Бог миловал меня от встречи с этими с детства уважаемыми мною лесными странниками, с которыми я довольно хорошо познакомился, когда с увлечением читал рассказы и повести Джека Лондона и Эрнеста Сетона-Томпсона. Правда, продолжались эти их ночные свадебные концерты совсем недолго – с неделю, не больше. Потом эта стая, видно, переместилась в другой распадок. Но я ещё долго с опаской проходил весь этот отрезок дороги, пока не показывались на окраине Кавалерово огоньки второго лагеря заключенных – слева от дороги и производственной базы с автомобильными гаражами строителей горнообогатительного комбината – справа. И весь свой девятый класс я ходил в школу за двенадцать километров от дома, где пешком, а повезёт на ходу взобраться в кузов попутки, то и на автомашине. И не пропустил ни одного учебного дня. А на каникулах и в воскресные дни ходил с собственным ружьём в соседние глухие распадки, стрелял белок, рябчиков, ставил петли на зайцев, а высушенные шкурки потом сдавал в охотничий магазин в Кавалерово и на вырученные деньги покупал порох, дробь и прочие охотничьи припасы.

И что самое удивительное, этот, в общем-то, исключительно трудный в моей школьной жизни год мне совершенно не показался уж очень трудным. Я ни разу не заболел даже банальной зимней простудой, хотя не имел в ту пору достаточно тёплой одежды и обуви. Зато у меня за этот нелёгкий период поразительным образом развилось и потом закрепилось на все последующие годы какое-то особое чувство времени: я до сих пор, даже не глядя на часы, ощущаю его течение. А во время сна меня всегда разбудит в намеченный заранее час какое-то неведомое мне внутреннее реле, и оно мне всегда очень помогает по жизни и до сих пор…

3

Кстати, почему я ушёл с квартиры в Кавалерово, куда меня в начале учебного года поселили к своим знакомым мои родители? История эта довольно занимательная и в то же время немного грустная. Дело в том, что ещё в Лесозаводске, где я заканчивал восьмой класс, наша классная руководительница Софья организовала нам общение по переписке с одноклассниками из западных областей России. Мне досталось письмо с приглашением о переписке из города Елец от сверстницы Аллы Барской, в котором она очень подробно рассказывала о своём городе и истории родного края, а также о своих увлечениях и занятиях. Историей своего родного края, то бишь Дальнего Востока, в то время уже и я с интересом занимался. И в первом же письме я ей достаточно подробно рассказал об этом своём увлечении. Видимо, мой рассказ о бохайцах и чжурчженях в Приморье и о русских землепроходцах Дежнёве и Атласове, открывших для России Чукотку и Камчатку, заинтересовал и мою новую знакомую. Она мне ответила сразу же и рассказала подробно о соседнем в её краях городе Козельск, о который в своё время обломали зубы разноплемённые воины Бату-хана, а затем и великого хромца Тимура. Я ей ответил тоже подробным описанием битвы на Куликовом поле русского воинства под водительством московского князя Дмитрия Ивановича со сборным воинством Великой Степи, Северного Кавказа и в ту пору ещё генуэзского Крыма, которое привёл с мечом на Русь золотоордынский хан Мамай.

Так мы переписывались в течение всего учебного года. Но с переездом в Кавалеровский район, о чём я свою заочно знакомую одноклассницу из Ельца уведомил в последнем своём письме, пообещав написать сразу же, как освоюсь на новом месте, переписка прекратилась. И не по моей вине, кстати: её оборвала племянница хозяев квартиры Рычковых, у которых я жил с начала учебного года в девятом классе. Эта девчонка была старше меня на год-два, закончив восьмой класс, уже больше нигде не училась, а сидела днями в своём углу за вышиванием или вязанием. Я с ней никак не общался по причине своей извечной «разговорчивости» с неинтересными для меня людьми. Даже имени её я не помнил. Но у неё, наверное, был какой-то особый, скорее, типично бабий интерес к моей особе. Письма от Аллы Барской я хранил в толстом томе избранных сочинений Александра Николаевича Радищева. Эту книгу я купил в книжном