Но он ошибается.

Девочка закрывает глаза, обрывая его грезы. Получив то, что хотела, узнав секрет человека в маске, добившись от его лица исполнения желания, она улетает вместе с ним на облако.

— Нет! Ты останешься со мной! — приказывает он, бросая маску и прижимая руки к щекам девочки.

Он знал, что не должен был идти у нее на поводу. Она покинет его так же, как и его любовь двадцать лет тому назад. Но он изменился за это время. Он не отпустит ее без борьбы. Он массирует ее щеки, берет за руку, ласкает ее. Он обнимает ее со всей мыслимой нежностью.

Девочка продолжает улыбаться и с закрытыми глазами. Но человек чувствует, что ее дыхание слабеет.

— Ты должна жить, — бормочет он, выпрямляясь, чтобы крепче прижать ее к себе.

Пхра Джай, который, не вмешиваясь, наблюдал за всей сценой, встает и подходит к своему беспомощному подопечному.

— Мальчик мой… — шепчет он.

Человек оборачивается к бонзе, его глаза мечут молнии. Он отказывается от сочувствия, которое услышал в голосе монаха. Он отказывается признать, что девочка умирает. Потому что он заключил с богами сделку: жизнь тигра на жизнь девочки. Если боги забирают девочку, значит…

Он отрывает голову ребенка от своего тела, укладывает ее на циновку и встает. Льом издает слабый стон, который человек воспринимает как одобрение. Пришло время положить конец проклятию.

— Луанг Пи, — говорит человек, продолжая смотреть на девочку. — Я прошу вас посидеть с ней, пока я не вернусь.

С этими словами он обходит тело своей подопечной. Его сердце сжимается, когда он проходит мимо Пхра Джая. Но он направляется к двери.

— Подожди!

Крик бонзы наполняет комнату, ударяет в жестяные стены, словно в цимбалы. Дождь на улице внезапно прекращается, гром стихает. Монах заставил грозу замолчать, чтобы быть услышанным.

Всю свою жизнь он изображал статую Будды, но сейчас он дрожит, протягивая перед собой руки и пытаясь помешать человеку без маски совершить преступление.

— Кох Тьям Бинтабад[50], — говорит Пхра Джай, пристально глядя в глаза человеку.

Дрожь сомнения охватывает его. Двадцать лет подряд бонза каждую неделю приходил к нему и приносил еду, обрекая себя на недоедание, двадцать лет монах поддерживал его и помогал смириться с тем, что на его лице живет чудовище. И ни разу ничего не попросил взамен. До сегодняшнего дня.

— Луанг Пи… — вздыхает человек.

Пхра Джай не опускает руки. Он в молчании по-прежнему протягивает их к нему, дрожащие, ждущие подношения в виде жизни тигра. Человек кланяется, он теряет решимость. И тут его взгляд падает на улыбающееся лицо девочки. Он видит, как она идет по тонкой границе между жизнью и смертью, и отворачивается. Он не хочет присутствовать при ее последнем вздохе, он хочет, чтобы она поднялась, чтобы она смеялась, пела и танцевала, хочет, чтобы она росла, пока он будет стареть. И знает, что всего этого можно достичь только одним способом.

— Увы, Луанг Пи, — говорит он, поднимая голову. — Я должен спасти этого ребенка.

Бонза опускает руки и больше не удерживает человека, бросившегося к двери. Он попытался. Он даже крикнул. Но его подопечный не захотел ничего услышать. Пхра Джай опускается на колени перед девочкой, стараясь вернуть себе спокойствие, приближающее его к его Богу. Он будет молиться об этих двух детях.

Человек распахивает дверь и мчится по затопленной улице, сосредоточившись на мщении, которое вернет ему девочку.

Далеко не сразу он понимает, что забыл об одной вещи. Только добежав до бульвара, он отдает себе отчет в том, что впервые за двадцать лет он вышел из дома, не заперев тукая в деревянную тюрьму.

Ноябрь 1984 года

Запах ладана, настоев и агонии. Ужасающее, хриплое дыхание. Скрежет вентилятора, скрип половиц, шелест волочащейся по полу слишком длинной тоги.

Пхра Джай в конце концов впустил меня к колдунье. Несмотря на темноту, я сразу замечаю, как она похудела. Под ее кожей не осталось плоти, только кости. Скелет, который скоро отпустит на волю ее душу.

— Я еще не умерла, малыш, — сипит старуха, переворачиваясь на бок.

Полузакрытые глаза кажутся белыми. Столь знакомый мне свет вечности почти угас. Колдунья вновь становится смертной.

— Здравствуй, Нок, — говорю я, грустно улыбаясь.

Я сажусь на пол, в горле у меня стоит комок. Я думаю, что наверняка пришел сюда в последний раз. Никогда не войду я больше в театр теней, не увижу, как движутся по стенам герои легенд, нарисованные слабым светом лампы или неверным огоньком свечи. Никогда больше не унесет меня хриплый голос колдуньи в далекие страны…

— Мальчик мой… — говорит она, и голос ее прерывается свистом.

Ноги ее вытягиваются, грудь приподнимается, голова резко откидывается назад. В течение бесконечного мгновения часть ее тела висит над матрасом, словно в левитации. Пхра Джай, севший в изголовье матери, тоже выпрямляется, он следит за ее судорогами, разделяет ее страдания, но не прикасается к ней. Я бросаюсь вперед и едва успеваю подставить ладони под ее спину, как страшный приступ кашля сотрясает ее. Я чувствую, как пылающее тело дрожит в моих ладонях. Густая пена появляется на ее губах, ярко-красные пузырьки лопаются на щеках и рубашке. Пхра Джай беспомощно смотрит, как утекает через рот жизнь матери.

Мое сердце бешено бьется, словно участвуя в агонии той, что так близка мне. Я опускаю веки, пытаясь успокоить неистовый стук.

— Луанг Пи, дайте мне, пожалуйста, платок, — говорю я с закрытыми глазами.

Последний спазм пробегает по телу старухи, ее спина прижимается к моим ладоням. Мои пальцы пытаются ощутить биенье ее сердца, но ничего не чувствуют. Рыдание сжимает мое горло: она…

— Возьми, Пхон.

Пхра Джай, глядя на мать, протягивает мне кусок тонкой белой ткани. Его лоб сморщен от сострадания. Он тоже ищет признаки жизни под увядшей, мертвенно-бледной кожей старухи. Он следит за моей рукой, приближающейся к изрыгающему лаву кратеру на ее лице. Бонза, как и я, надеется, что прикосновение вернет ее к жизни. Когда я дотрагиваюсь до ее губ, горячий ручеек орошает мне пальцы и превращается во вздох.

— Она дышит.

Пхра Джай тоже испускает вздох, вздох облегчения. Он успокаивается и откидывается назад, он стоит на коленях, выражая восхищение мужеством своей матери. Вытирая темную жидкость, нарисовавшую неясные узоры на щеках колдуньи, я вспоминаю о портретах над лестницей. О своей убогой жизни, которую собираюсь изменить. Я испытываю смешанное чувство радости и страха. А что ощущает Нок, собираясь покинуть эту жизнь и начать другую?