Француз кажется удивленным.

Все фаранги знают это место. Они ходят туда за продуктами, тратят там деньги на безделушки, на девушек, доводят себя до изнеможения танцами с незнакомым телами. А я хочу, чтобы он нашел там новые краски жизни. Я хочу снова испытать чувство, которое посетило нас обоих на рынке, я хочу разделить его восторг перед вереницей новых лиц. Я хочу снова разбудить в нем желание творить. И хочу стать полотном для его картин. Хочу окончательно возродиться под его пальцами.

— Патпонг?

— Да. Там есть бар «Розовая леди». Я хотел бы… пригласить вас туда. Скажем, через две недели? На «Лои Кхратонг». Это праздник Реки. Мы могли бы встретиться у «Ориенталя», прогуляться по берегу и подняться к Тханон Сатхорн. Это не очень далеко. Я вас научу делать кораблики и пускать их на воду, я познакомлю вас с нашими обычаями, расскажу наши легенды…

Мои слова текут, я с горячностью описываю ему будущее, полное новых слов, изобилующее сокровищами, которые мы откроем вместе. Я обещаю ему чудеса, я продаю ему свою страну в надежде купить взамен новое лицо. Во время своей речи я смотрю на руки француза, которые медленно разжимаются. Он уже видит светящиеся радуги, которые я ему сулю, хотя сам ни разу их не видел.

Его пальцы-кисточки уже шевелятся на коленях, пробуждая во мне такое желание, что я в конце концов выкладываю ему цель своего посещения.

— И может быть, потом в вас проснется желание рисовать, и вы согласитесь раскрасить мое лицо.

Оливье вздрагивает и снова сжимает руки, словно лотос, закрывающийся при наступлении темноты. В его взгляде появляется испуг, он отшатывается от меня.

— Нет, я не смогу, — говорит он, отворачиваясь.

Мое сердце так громко стучит в груди, что заглушает бурчание кондиционера.

Зачем я заговорил об этом?

— Извините… Я не хотел вас…

Вслед за моим шепотом наступает молчание. Я безуспешно придумываю, как можно исправить положение. И чувствую, что уже слишком поздно, что я сказал что-то лишнее.

Ничего не прибавив, я резко встаю. Я покину этот дом, попрощаюсь с портретами, зайду к старухе и начну новую жизнь, молясь, чтобы Оливье согласился появиться в ней.

— Пхон! — восклицает француз, когда я уже собираюсь повернуться к нему спиной.

Он широко открыл глаза, они блестят, как сапфиры.

— Я обещаю обдумать твое предложение.

Я облегченно киваю. Мой взгляд в последний раз падает на его пальцы, и я не могу не улыбнуться, увидев, что они снова стали кисточками.

Декабрь 1986 года

Я смотрю в потолок. Я слышу, как он торопливо одевается, запихивает свой тяжелый живот в брюки. Я не могу смотреть на него. Я определяю местонахождение его слишком полного тела по резкой смеси запаха чеснока и алкоголя, по пропитанному табаком дыханию, которое старенький вентилятор не в силах рассеять. То, что я представляю, вызывает у меня тошноту.

— Мне подсунули негодный товар, — возмущается он, остановившись у двери. — Больше меня не проведут.

Он выходит, хлопнув дверью, и я облегченно вздыхаю. Я лежу некоторое время неподвижно, скрестив руки на груди. Я не думала, что мне будет так трудно перенести презрение этого противного пузатого типа. Перенести отвращение, с которым он обнаружил мои шрамы, отвращение, которое усилилось, когда он понял, что мое превращение еще не завершилось. Мой первый клиент подозревал об этом. Азиатов трудно обмануть. Они знают телосложение своих женщин. Для японца то, что он увидел, не было неожиданностью. А для белого — было. Толстый отвратительный фаранг, которого сосватала мне сутенерша, был потрясен.

Я закрываю глаза, чтобы прогнать из памяти скривившееся от гадливости лицо. Его сменяет лицо француза. Я представляю, как он сидит у красной занавески, подскакивая при каждом ее колыхании. Потом видит ошарашенную рожу ужасного клиента, который вызывающе распространяет мой запах, и кожа француза розовеет от ярости.

Я сажусь на заскрипевшем под моим весом диванчике, провожу рукой по бамбуковым прутьям с облупившейся краской. Я чувствую новую глубокую зазубрину под пальцами. Эта рана появилась в тот момент, когда клиент, преисполнившись омерзения, отпрыгнул от диванчика. Унизительная отметина, которая останется навсегда.

Опустив голову, я иду к раковине. На ней тоже видны следы прошедших ночей: пятна краски, пудры, грима. Это воспоминания об Оливье. Он ждет меня, думаю я, опираясь о холодный металл и стараясь утешиться. Грустная улыбка растягивает мои пылающие губы, разгоряченные поцелуями отвратительного гостя. Француз не пошел с Ньям в комнаты, иначе я бы их услышала. Стенка норы справа, норы, которой раньше пользовалась моя соперница, дрожит. Стук диванчика в перегородку сопровождается пронзительным, усиливающимся криком одной из девушек. Я облегченно вздыхаю, узнав голос Кеоу. Он напоминает мне пение птицы, возвещающей на рассвете о восходе солнца.

Я качаю головой, беру полотенце и поворачиваю кран. Неровная струйка воды покрывает ткань брызгами и лишь потом пропитывает ее. Слегка отжав полотенце, я растираю лицо, шею, грудь. Запахи старого фаранга оживают под прохладной водой. Я до сих пор ощущаю его на себе, он впитался в мою кожу. Я слышу его вздох, полный ужаса, вижу гримасу на его лице. Я массирую себя все сильнее и сильнее, смывая стыд, избавляясь от незримого присутствия ужасного посетителя.

Как Оливье отыщет мою душу под толстым слоем чужого запаха? Сумеет ли он замаскировать мое унижение?

Пока концерт в соседней комнате подходит к завершению, я окутываю тело облаком талька. Звездочки пудры ложатся на пол в тот момент, когда стенка слева от меня застывает в неподвижности, ставя точку в конце эпизода. Я торопливо одеваюсь, наступая ногами на осевший на пол тальк, оставляя повсюду за собой ароматные следы. Если бы это было возможно, я покрыла бы тальком весь бокс, я превратила бы убогую комнату в уютное гнездышко, чтобы встречать здесь мою любовь только своим запахом.

Я обуваю туфли на шпильке и глубоко вздыхаю. Он ждет меня, повторяю я, молясь о том, чтобы змея не обвивалась больше вокруг его руки. Приклеив на лицо улыбку и заставив спину выпрямиться, я выхожу в коридор, не слушая катящийся по нему хор заклинаний, взывающих к наслаждению.

Новые клиенты заполнили бар. Группа туристов с красной кожей и блестящими глазами разговаривает с двумя девушками, сидящими за столиком в глубине зала. Оливье остался у входа… С Ньям. Они не разговаривают, не касаются друг друга. Разделяющее их расстояние меня успокаивает. Я неподвижно жду, пока он заметит меня.

— Докмай! — зовет меня сутенерша из-за стойки.

Мое сердце идет трещинами, оно разбивается от этого окрика. Я предчувствую, что она собирается задержать меня. Она собирается защитить честь змеи, своей любимицы, сидящей рядом с единственным на свете человеком, которого я хочу себе в любовники.