ухожена, волосы вымыты и расчесаны, видно, что кто-то приглаживал их на одну сторону. Одета просто: на ней белый халат, из-под низа которого выглядывают светлые штаны. Это ее вещи, я знаю их, как и книги, лежащие на тумбочке. То есть, Егор собрал даже их. Не знаю, заранее или нет, но он собрал все мелочи. Расчёски, зеркало на ножке, крема для рук… такое ощущение, что её комната переехала вместе с ней. Возможно, собирала сиделка, однако это не так важно, учитывая, что её просто не спихнули сюда, в совершенно безжизненную комнату. Хотя комната без телевизора и прочей техники, но по пути сюда я видела зал с диванами, в котором сидят люди и смотрят какой-то фильм. Новости здесь не показывают, интернет соответственно отсутствует, даже свидания с родными здесь ограничены, так как людей тут учат по новому жить и искать себя, как и смысл жизни. Это всё объяснила мне администратор, пока мы шли по коридорам, вежливо намекая, что лучше дать время маме и не тревожить её, напоминая, что она оставила за воротами.

Проходит, наверное, минут пять, а я всё так и стою практически у двери и не решаюсь ей что-либо сказать. Мне кажется несправедливым то, что она здесь, а я не просто остаюсь в доме Кайманова, ещё и стала его наследницей. Сегодня он ещё раз напомнил, что относится ко мне, как к дочери, о которой всегда мечтал. При этом за последние сутки я слишком много раз была счастлива, когда она была одна. Я же позволила себе забыть о ней, скинуть с души этот груз и просто заботиться о своих чувствах и своей жизни.

— Он подал на развод, — неожиданно звучит очень тихий, скрипучий голос, от которого вздрагиваю.

Мама знает, кто стоит за её спиной, возможно именно поэтому ее тон обвиняет.

Но… развод? Как такое возможно, чтобы это произошло так быстро?

А потом я вижу белый, согнутый в двух местах лист на подоконнике перед ней. Медленно подхожу к окну, но прежде чем успеваю взять бумажку, мама резко поворачивает голову и впивается в меня острым, как холодная сталь взглядом.

— Ты довольна?

Я отшатываюсь назад от её взгляда, как от пощёчины. В нём столько ненависти и злобы, что у меня сердце начинает болеть.

— Что? — почти беззвучно спрашиваю, не понимая.

А на глаза мамы проступают слёзы.

— Это ты виновата, — надорвано выдаёт, словно слова идут из самой глубины, качая головой, а потом снова впивается взглядом в мои глаза. — Это ты всё хотела меня вылечить! Мне просто нужно было время прийти в себя! Я бы пришла в себя! И вот я пришла, но я уже никому не нужна! Я здесь, а ты — там! Ты ведь всё ещё живешь там, да? Меня вышвырнули, а тебя нет! Почему?

Я отшатываюсь от неё всё дальше, эмоции мамы, как ядерное излучение, воздух рядом с ней жгучий, пропитаний злостью, досадой и ненавистью.

— Я…

Срабатывает привычка, я тут же пытаюсь оправдаться, сказать, что всё не так, но в какой-то момент что-то внутри меня загорается. Смотрю на неё, вижу её взгляд, полный обвинений, ничего тёплого, ни намёка на чувства. И понимаю, что больше не могу слушать это. Хватало тогда, когда она была ещё нормальной, бесконечные упреки, насколько я недостойна неё. При всём этом я ни разу не сдалась и не оставила её. Все мысли были только о том, как её вернуть. И сейчас я точно могу сказать, что да, я хотела, чтобы она поправилась, потому что не должна была нести ответственность за её легкомысленные поступки. Она сама потеряла Эдуарда, не я в этом виновата.

— Ты бы не пришла в себя, если бы тебя не вывели с транквилизаторов, которыми Эдуард тебя пичкал, чтобы от тебя не были проблем.

Я понятия не имею, осознавала она это или нет, но взгляд её не кажется сокрушённым. Она даже не выглядит так, будто это причиняет ей боль.

— У меня был сложный период, — продолжает стоять на своём.

И я окончательно выхожу из себя.

— Это не сложный период, мама! Ты была похожа на живой труп. Неизвестно, сколько твой организм смог это всё выдержать. Ты не имеешь права обвинять меня, что я не хотела твоей смерти!

— Ты НЕ понимаешь! — вскрикивает она в ответ и начинает истошно рыдать. — Никто! Никто не понимает, каково мне было! Никто… никто…

Внезапно дверь открывается и в комнату вваливаются два парня.

— Эвелина Эдуардовна, ваш визит окончен, — говорит один из них.

Вау… и это не милая просьба, это приказ. В непонимании смотрю на маму, но та лишь продолжает плакать и что-то шептать. Я не знаю, как оставить её в таком состоянии. Это я сорвалась. Я, когда нужно было соврать, сказать, что и меня выгнали, а теперь…

Боль. В маме столько боли, что хватило бы разнести целый город, если бы она была бомбой.

— Эвелина Эдуардовна, я прошу вас, покиньте палату!

Смотрю обратно на парней, очевидно, медбратьев, оценивая, сколько им в действительности понадобиться времени, чтобы вывести меня отсюда. И всё же… я не могу оставить этот разговор так. Хочу, чтобы она знала, что буду её ждать. Что всегда рада ей, но стоит сделать шаг в её сторону, как меня уже берут под руку и начинают выводить. Один парень, второй начинает идти к матери, но что он делает, я уже не вижу, потому что дверь закрывается.

Отлично. Просто отлично! Что они делают? Я на имею права уходить сейчас.

— Эвелина Эдуардовна, — вдруг начинает парень, и я со злостью перевожу на него взгляд, под которым тот ни капли не тушуется. Невероятная стойкость. — Мы пошли вам на уступки, так как Егор Эдуардович сказал, что вы не смогли попрощаться. Но вы должны понимать, что у Марины Владимировны сейчас самый тяжёлый период, она не просто не стабильна, любой эмоциональный скачок может повлиять на правильную модель её осознания себя…

В этот момент я просто не могу промолчать.

— И именно поэтому вы сами же и вручили ей документы о разводе?! — выдаю я, чувствуя, как во мне всё кипит от обвинений, когда не я привела её к такому состоянию.

— Это решение суда, мы не государственное учреждение и ваша мать не признана недееспособной, чтобы мы имели право утаивать подобные документы.

У меня разве что только челюсть не отвисает. Решение суда! Решение суда! Что происходит? Как Эдуард смог так быстро этого добиться?

— В любом случае, я