Как я заметил, верные, узревшие председателя, после этого в качестве побочного эффекта становились более красноречивыми и многословными.

— Ты уверена?

— Бесспорно.

На какое-то мгновение я растерялся.

— Что же нам делать?

— Привести план в действие. Забудь о четырнадцати днях. Сделай это сейчас.

— Но мы не готовы!

— Ты планировал это в течение долгих лет. Конечно же, мы готовы! Кстати, я уже отдала команду остановить поезда.

— Без моего позволения?

— Извини. Мне показалось, что так будет лучше. Времени нет. Поезда подземки сегодня не станут нам помехой.— Она посмотрела на моего спутника.— Еще вот что. Сомнамбулист. Мой брат вернется за ним. Он может оказаться нам полезным в качестве... рычага.

Для того чтобы усмирить Сомнамбулиста, понадобилось двадцать человек. Поняв, что мы задумали, он начал бешено сопротивляться, но в конце концов мы загнали его в главный зал и повалили наземь. Конечно, он был практически неуязвим, и мы понимали, что одни веревки да цепи его не удержат. В конце концов решение нашел мистер Спейт.

Мы двадцать четыре раза пронзили Сомнамбулиста насквозь, всадили в его тело две дюжины шпаг и вбили их в землю. Стоически, без единого звука он выдержал эти мучения, и я снова задумался — что же он такое на самом деле, кто же может выдержать такую пытку и не пролить ни капли крови? Глядя на него, я вспомнил о Гулливере, связанном и пригвожденном к земле лилипутами, о Галилеевом изображении человека, изуродованного, пригвожденного, низведенного до статуса насекомого в коллекции.

«Любовь» окружила великана с любопытством и немалым страхом. Я призвал их к порядку — все девять сотен девяносто девять человек, воинство Летней Страны, рядовых Пантисократии. Я понимал, что слова, которые я сейчас произнесу, самые важные в моей жизни, кульминация мечты, лелеемой десять лет.

Я начал с покаяния.

— Я признаю,— крикнул я,— что меня обманули! Меня предал человек, который, как я считал, стал одним из нас! И из-за моей недальновидности он ускользнул от нас и отправился предупредить наших врагов! Хвала председателю, а также Любови девятьсот девяносто девять, которая открыла мне глаза, прежде чем стало поздно! — При этих словах толпа разразилась хвалебными криками.— Но даже предательство может привести к чуду. Наши планы изменились. Пантисократия начнется сегодня. Летняя Страна восстанет раньше, чем мы смели надеяться! — Снова улюлюканье и крики.— Вперед! — сказал я, повысив голос до крещендо.— Захватим город, уничтожим символы нечестивости и зла! Выпустите на волю разрушение — но очистительное и священное разрушение! Обнажите меч — но действуйте им избирательно, чтобы он стал не оружием, а скальпелем хирурга, который отсекает ткани только больные и заразные, ибо мы идем по новому Раю! Я верю в вас!

Я посмотрел вниз на почти тысячу отдельных лиц, на осадок, на вышвырнутых из нашего общества, и ощутил огромный прилив мощи и любви.

— Я люблю вас всех,— сказал я, затем добавил с силой: — Да пребудет с вами Господь.

И со страшным ревом они хлынули прочь из зала в туннели, чтобы выплеснуться в город как антитела, предназначенные сражаться с раковой опухолью города.

Оставшись в одиночестве, я направился к председателю совета директоров и молча стал рассматривать его сквозь стекло заключавшего его материнского чрева, пока восторг не сделался невыносим.

И наконец я совершил это. Я потянул красный рычаг.

Механизм выбросил сноп искр, которые фейерверком рассыпались по комнате. Сфера наполнилась пузырьками, и слепящий свет хлынул из нее, настолько пронзительно-яркий, что перед глазами моими заплясали не то что звезды — целые галактики.

Старик резко поднял голову, тело его содрогнулось и замахало руками, он схватился за внутреннюю поверхность сферы. Я едва мог поверить, что вижу это, что являюсь свидетелем этого подобия первых в мире родов, когда из вздымающегося чрева растерянной Евы выползал Каин.

Лицо старика было всего в нескольких дюймах от моего, когда его глаза вдруг открылись, и мне показалось, что он улыбнулся, увидев меня.

Спящий проснулся.

Охваченный радостью, я отвинтил иллюминаторы в сфере. Волны жидкости хлынули на меня, и я торжествующе закричал, когда старик нырнул вперед. Я подхватил его прежде, чем он упал, и старик навалился на меня, пытаясь глотнуть ртом воздуха. Я похлопал его по спине, он закашлялся и наконец глубоко вдохнул. Он ничего не говорил, только булькал и шипел, как пара дырявых мехов, жидкость, пенясь, текла у него изо рта, а я крепко обнимал его.

Мун не победит меня. Я превратил провал в победу. Спящий проснулся, председатель среди нас, и Любовь наконец вырвалась на улицы Лондона.

Морис Тротмен завтракал, когда судьба постучалась в его дверь. Мистер Тротмен, как вы помните, был тем самым человеком из министерства, государственным служащим, который преуспел там, где до него потерпели поражение многие,— он закрыл Директорат. Пунктуальный педант, типичный представитель своего сорта — бесстрастный, пустолицый автомат, неустанно вращающий мрачную машину государственного аппарата. Амбиции его были ограниченны, перспективы скромны, и на жизнь он смотрел прозаически: как на лестницу, удобную регулярную последовательность повышений и продвижений по службе.

Он занимался яйцом в мешочек, когда в переднюю дверь решительно постучали. Поскольку он был все еще холост — несмотря на то что без всякого чувства ухаживал за дочерью одного своего коллеги,— он не держал слуг и спал и ел в одиночестве. Поэтому, даже не сняв бежевого халата, он сам отворил дверь собственной смерти.

— Что вам угодно? — резко спросил он. Как любой приличный джентльмен, он редко бывал в хорошем настроении до восьми утра.

Его гости представляли собой эксцентричную пару. Взрослые люди, один коренастый, другой хлипкий, они были одеты во фланелевые шорты, из-под которых торчали смешные голенастые ноги.

— С утречком,— сказал Бун.

— Надо же,— сказал Хокер.

— Мы страшно извиняемся, что побеспокоили вас так рано.

— Да тут уж ничего не поделаешь.

— Боюсь, мы как бы deus ex machine[32].

— Ты кончай по-латыни трепаться, старина! Сам знаешь, для меня это все равно что китайская грамота!

Бун послушно фыркнул.

— У Хокера чертовски новый перочинный ножичек. Там и штопор, и открывашка, и еще хреновинка, чтобы камни из конского копыта выковыривать. Посмотреть хотите?

За всю свою невероятно долгую и кровавую карьеру Старосты редко попадали впросак. Потому странно, что их так легко обвел вокруг пальца заурядный, пусть и напыщенный клерк.