— Понимаю, — кивнула я. — Неудивительно, что Яков зашифровывает свои письма. Как думаешь, удастся нам разобрать, что он там пишет?

Джейми взял листки и нахмурился:

— Не знаю. Может, частично. Кое-чего я здесь вообще не понимаю. Думаю, что сумел бы разобрать, будь в моем распоряжении другие письма, отправленные королем Яковом. Надо попросить Фергюса предпринять что-то в этом плане.

Он аккуратно сложил листки, сунул в ящик стола и запер на ключ.

— Никому нельзя доверять, англичаночка, — добавил он, заметив, как я удивленно округлила глаза. — Не исключено, что и среди наших слуг есть шпионы.

Опустив ключ в карман камзола, он протянул мне руку, помогая встать на ноги.

Я взяла свечу, и мы поднялись по ступеням. Дом был погружен во тьму, все слуги спали. При мысли, что один, а то и несколько из них могут оказаться вовсе не теми, за кого себя выдают, по спине у меня пробежали мурашки.

— А тебя не пугает, — спросила я Джейми, когда мы поднимались наверх, — что никому нельзя доверять?

— Что значит «никому», англичаночка? Тебе-то уж можно. И Мурте, и моей сестричке Дженни, и ее мужу Айену. За вас четверых я мог бы поручиться головой. И ручался, причем не однажды.

Он скинул с постели покрывала, и я зябко поежилась. Огонь в камине давно погас, и в комнате было холодно.

— Четверо — это не слишком много, — заметила я, расшнуровывая платье.

Стащив рубашку через голову, он бросил ее на стул; в слабом свете луны, льющемся из окна, шрамы на спине отливали серебром.

— А-а, ладно… — протянул он. — Пусть даже четверо. Все равно это больше, чем имеется у Карла Стюарта.

Еще задолго до рассвета за окном запела птица. Пересмешник. Он повторял свои рулады снова и снова, на разные голоса, примостившись где-то в темноте на краю канавы.

Перевернувшись во сне, Джейми потерся щекой о гладко выбритую ямку у меня под мышкой, затем повернул голову и нежно поцеловал.

— Мм… — пробормотал он, нежно поглаживая меня по спине. — Я рад, что ты наконец избавилась от этой гусиной кожи, англичаночка.

— Вот от этой? — спросила я и легонько пощекотала, отчего его спина тут же покрылась мурашками.

— Ага…

— А ты не избавишься, — тихо прошептала я и пощекотала сильнее.

— Ммм…

Он со сладострастным стоном перекатился на бок и обхватил меня обеими руками. Я наслаждалась соприкосновением наших обнаженных тел. Он был такой восхитительно теплый, словно тлеющая зола, его жара вполне хватало, чтобы не замерзнуть ночью и отважно встретить холодное хмурое утро.

Джейми нежно коснулся губами моего соска, я застонала и вся изогнулась, подалась навстречу его движению. Груди у меня располнели, стали более чувствительными, иногда днем соски чесались и ныли под тесным платьем, словно просили, чтобы кто-то немедленно начал сосать из них молоко.

— А ты позволишь мне хоть немножко пососать тебя, ну не сейчас, а потом, чуть попозже? — пробормотал Джейми и легонько укусил меня за грудь. — Когда родится ребенок и они будут полны молока? Будешь кормить меня вот так, прижав к груди?

Я запустила пальцы в шелковистые волосы и еще крепче прижала его голову к груди.

— Всегда, — прошептала я.

Глава 14

Размышления о плоти

Фергюс оказался настоящим мастером своего дела и почти каждый день исправно доставлял по новой порции корреспонденции его высочества — порой я едва успевала скопировать все до следующего его похода, когда он должен был вернуть на место украденные письма.

Некоторые из них являлись зашифрованными посланиями короля Якова из Рима. Их Джейми складывал отдельно, чтобы на досуге поломать над ними голову. Большинство корреспонденции его высочества было вполне безобидного содержания: записки от итальянских друзей, счета на все более крупные суммы от местных торговцев — Карл испытывал пристрастие к модной одежде и изящной обуви, а также к бренди. Попадались и записки от Луизы де ла Тур, и отличить их было легко по характерному мелкому витиеватому почерку, благодаря которому письма выглядели так, словно маленькая птичка оставила цепочки своих следов на бумаге. К тому же эти письма были надушены духами с запахом гиацинта. Джейми наотрез отказывался их читать.

— Не испытываю ни малейшего желания читать чужие любовные письма, — твердо заявил он. — Даже заговорщик должен хоть чем-то брезговать.

Он чихнул и опустил последнее послание в карман Фергюсу.

— Кроме того, — добавил он рассудительно, — Луиза и так тебе все рассказывает.

Это было правдой. Луиза стала моей лучшей подругой и проводила в моем будуаре не меньше времени, чем в своем собственном. Она то ломала руки и оплакивала потерю Карла, то, напрочь забывая о нем, начинала дивиться тому, как замечательно переносит беременность, — эту чертовку ни разу не тошнило по утрам! Я любила Луизу, несмотря на всю ее взбалмошность. Впрочем, всякий раз испытывала немалое облегчение, прощаясь с ней перед тем, как отправиться в больницу.

Сама Луиза категорически отказывалась сопровождать меня туда. Впрочем, это вовсе не означало, что я шла туда без компаньонки. Нисколько не обескураженная первым своим визитом в «Обитель ангелов», Мэри Хоукинс имела достаточно мужества снова присоединиться ко мне. А потом еще раз и еще. Правда, она до сих пор никак не могла заставить себя смотреть на раны, но и без дела не сидела: кормила больных с ложечки, подметала полы. По всей вероятности, для нее это тоже было приятным разнообразием, отдохновением от великосветских приемов при дворе или в доме дядюшки.

Ее довольно часто приводили в смущение сцены, которые она наблюдала при дворе. Не то чтобы она видела слишком много, нет, просто смутить ее было легко, однако при встрече с виконтом Мариньи девушка не выказывала ни неприязни, ни страха, что позволяло сделать вывод: переговоры о свадьбе еще не завершены, а потому ей ничего об этом не сообщали.

Впрочем, сей вывод был опровергнут однажды в конце апреля, когда вдруг утром, на пути в больницу, она, краснея, созналась мне, что влюблена.

— О, он так красив! — восклицала она, ни капельки не заикаясь. — И так… духовен.

— Духовен? — переспросила я. — Гм, да, очень мило…

Про себя я решила, что не поставила бы это качество на одно из первых мест в списке достоинств предполагаемого возлюбленного, но, как известно, о вкусах не спорят.

— И кто же он, этот счастливчик? — спросила я. — Я его знаю?

Щеки запылали ярче.

— Нет, думаю, нет. — Она подняла на меня сверкающие, словно звезды, глаза. — Но… О, я не должна говорить вам об этом, но просто не в силах сдержаться! Он написал отцу. На следующей неделе он приезжает в Париж!