– Это наша последняя беседа, Тара, – сказал он. – У нас с вами было немало увлекательных бесед, но польза от них, похоже, исчерпалась.

– Я многое узнала из разговоров с вами, – отозвалась Тара, выщипывая ворсинки из свитера. – Такое чувство, будто это последний день в школе.

– Несомненно. И, как прежде, выбирайте, где вам сесть.

– Давайте посмотрим: письменный стол с креслом будет означать деловую защитную позицию; диван – возможно, склонность к интимности; кресла у камина интересны, если притвориться, что мы равны… нет, выбираю все те же кресла у окна – ближе к свету, к новым идеям.

– Недурно, – сказал Андервуд и подумал: «Боевой настрой – это что-то новое».

– Я наблюдала за тем, как вы наблюдаете за мной. – Тара скосила на него глаза, как бы пародируя его пристальный взгляд.

– И что же, по-вашему, я видел?

– О, вы все разложили по полочкам. Вы знали: все, что я говорю, означает что-то еще. Уверена, это все как-то укладывалось в общую картину, которую вы себе нарисовали.

Андервуд кивком показал на кресло, и она заняла свое место у окна. Он закурил сигарету и перед тем, как сесть самому, сходил за тяжелой стеклянной пепельницей. Рядом с одним из кресел стоял маленький восьмиугольный столик, на него он и поставил пепельницу.

– Вы говорили со своим братом. Или с его женой, милой домашней богиней-психологом.

– Вовсе нет. Пит отказался обсуждать что-либо, что вы говорили ему обо мне. Признаюсь, я пытала его. Но он ни в какую. А что до Женевьевы, то она ужасно умна, достаточно умна, чтобы понимать, как мало на самом деле знает. Во всяком случае, это не имеет значения.

– Почему не имеет значения, Тара?

– Потому что у вас, несомненно, сложилась своя теория. Вы не верили ни единому моему слову. А ваше слово намного весомее моего, не так ли?

– Разве?

– О да. Взгляните на все эти впечатляющие дипломы на стенах. В аккуратных рамочках. Вы старый, мудрый, проницательный и знаете все на свете, тогда как я… – здесь Тара скрестила пальцы и подперла щеку, – я всего-навсего юная девушка.

Она взмахнула на него ресницами.

– Вы сегодня сердиты.

– Немного.

– Но вы ведь не юная девушка, не так ли, Тара? Вам ведь не шестнадцать?

– Нет. Я намного старше. Я не знаю, что произошло. Я отсутствовала шесть месяцев, но за это время повзрослела на двадцать лет. Мое тело не изменилось, изменился разум. Во всяком случае, созрел. Может быть, за эти шесть месяцев я повзрослела больше, чем на двадцать лет. Сложность в том, что некоторые из людей, которые оставались здесь, ничуть не повзрослели. Их примитивность иногда просто бесит. Как мои мама и папа. О, я люблю их. Жизнь за них отдам. Но они смотрят дерьмовый телевизор, читают дерьмовые газетенки и повторяют фразы, которые подхватили в своих дерьмовых телепередачах и дерьмовых газетенках. Понимаете, какой кошмар видеть это?

– Думаю, что понимаю.

– Я надеялась увидеть дома их, – с горечью продолжала Тара. – Но увидела, что от них прежних осталась одна оболочка. Шелуха. Они допустили, чтобы время унизило их, а не прибавило зрелости. А мой брат. Питер. В молодости он был как прекрасный зверь. В нем пылал огонь. А сейчас он просто усталый отец, целыми днями кует подковы, согнувшись над наковальней. Где он, мой прежний брат? А его очаровательная жена – по локоть в готовке и уборке ради своей семьи.

– Это называется любовь, Тара, – ответил Андервуд. – Они это делают, потому что любят своих детей. Как твои родители любили тебя.

– Но разве ради этого обязательно жертвовать душой? Обязательно?

– Да, они должны были отдать вам с Питером часть своей души, и они это сделали. Они теперь не те, какими ты оставила их.

– Кроме Ричи. В нем по-прежнему жив свет. Он не пошел на компромисс. Но он умирает.

– Да, Ричи. Питер рассказал мне кое-что об этом. Печально.

Андервуд встал, отошел к письменному столу и, вернувшись, предложил ей бумажный носовой платок.

Тара промокнула глаза:

– Ричи, Питер. Они были как деревья в цвету.

– Как и вы.

– Я по-прежнему такая! – яростно возразила она.

Несколько минут они сидели молча. Андервуд хотел, чтобы Тара насытилась гневом и враждебностью, хотел дать ей успокоиться, прежде чем предложит то, что намеревался предложить. Сейчас же она была перевозбуждена. Поэтому он с безучастным выражением смотрел в окно.

Тучка скрыла солнце. Слегка потемнело. Что-то скрипнуло в кабинете. Словно чтобы не дать себе задремать, Андервуд проговорил:

– У меня возникла идея попробовать кое-что новое, если вы не против. Так сказать, последнее усилие – посмотрим, не получится ли побольше узнать о том, где вы были все эти годы. Но только с вашего согласия и с вашим участием.

– Часом, не электрошок, нет?

– Господи, нет, конечно! Стыдно сказать, в былое время я этим чересчур увлекался. – Его лицо помрачнело. – Откуда такие мысли?

Тара ответила ему с тонкой улыбкой:

– Просто пытаюсь прикинуть, какие карты у вас в рукаве.

– Ничего столь жестокого, обещаю. Теперь я, скорее, стараюсь проникать в подсознание на цыпочках, а не ломиться тараном.

– На цыпочках, значит. По правде говоря, я готова на что угодно. Ничего не боюсь.

Андервуд встал и подошел к столу, поднял тяжелые, в дубовом каркасе, старинные песочные часы и поставил их на подоконник. Стоя спиной к Таре, он не заметил красный промельк, когда она тронула пальцем свой язык, а даже если бы и заметил, то подумал бы, что это всего лишь алый ноготь.

– Сейчас я их переверну – следите, пожалуйста, не отрываясь. Я собираюсь применить некоторые методы релаксации и задам вам несколько вопросов. Готовы?

– Да.

– Я вас не пугаю?

– Нет.

– Тогда приступим. Просто сосредоточьте взгляд на песке.

Он перевернул часы, и светло-коричневый песок тонкой струйкой потек в изгиб нижнего сосуда, нарастая на донце, как юбка, вздуваемая ветерком; крохотная светлая полоска отражалась на стекле позади струйки. С тенью улыбки на губах и странной жадностью в широко раскрытых карих глазах Тара не отрываясь следила за сыплющимися песчинками.

Андервуд наблюдал за тем, как она наблюдает.

– Через минуту, – сказал он, – я попрошу вас задумать ключевое слово, но пока, будьте так добры, просто смотрите на песок. Приятное чувство, не так ли? Между прочим, вы совершенно расслабились самостоятельно. Такое состояние для вас естественно. Через минуту я предложу вам задумать ключевое слово. Задумайте, но мне пока не называйте.

Начинаем. Вы слышите мой голос. Начинаем. Вам приятно, вы только что снова расслабили руки. Я видел, как это происходит, это хорошо, значит вы счастливы и чувствуете себя чудесно, расслабились, меняетесь. А теперь, когда вы расслабили руки, можете расслабить и плечи, и напряжение вокруг шеи тоже уйдет. Прекрасно. Я вижу, как это происходит, и опять же вы все это делаете самостоятельно.