Надеюсь, ты страдаешь так же сильно, как страдал я, когда много лет назад ты его похитила, так что можешь катиться ко всем чертям.

Гровер Паркс

* * *

Как мне с этим жить? Как жить, зная, что он так далеко от меня? Кто заберет эту боль из моего сердца? Зачем только я отпустила его в Лондон одного? И почему он прятал от меня письма отца? Как я была глупа, забыв о том, что Гровер никогда не оставит попыток вернуть его! О, мой сыночек, мой бедный глупенький мальчик, что же ты натворил…

Всякая надежда угасла. Остается лишь считать дни до той минуты, когда она снова заключит сына в объятия. Отныне жизнь Селесты – пустое существование… Она устремила взгляд на двери главного – западного – портала собора, открытые в честь ее отца. Господь и все святые мне свидетели, я не сдамся без борьбы!

Перед мысленным взором Селесты вновь возник гигантский корабль, погружающийся в океанскую пучину в ночной тьме. Только не сдаваться! Она непотопляема. Она пережила верную смерть. Должен быть способ пробиться к Родди. Должен быть, и она его найдет.

После отъезда Родди прошло несколько месяцев. Селеста, погрузившаяся в глубокую депрессию, была безутешна. Мэй опасалась, как бы ее подруга не попала в психиатрическую лечебницу, как в свое время она сама. Мир оказался перевернутым с ног на голову. Теперь все хозяйственные вопросы в доме вела Мэй – решала, что и как делать, составляла списки, отдавала распоряжения. От Селесты осталась только тень; ее не интересовало ничего, кроме новостей из Акрона. А новости – те, которые соизволяла сообщать свекровь, – не приносили радости.

У Родди все хорошо. Он ходит в школу, у него есть велосипед и собственная лошадь. Ему нравится изучать окрестности с друзьями, так что прекрати изводить его мольбами вернуться. Он этого не желает. Зря ты думаешь, что письма твоего адвоката помогут чего-то добиться от Гровера. Мой сын выбрасывает их, не распечатывая. Не трать зря деньги на гонорары юристам. Родерик приехал сюда, чтобы жить. Он будет тебе писать.

Зря ты сбежала из Америки, позабыв о своем долге. Все имеет свою цену, дорогая, за все надо платить…

– Какое право они имеют прятать моего сына? Они настроили его против меня! Мое место – там, я должна убедить его внять здравому смыслу, – рыдала Селеста, в отчаянии заламывая руки.

– Не спеши, еще рано, – пытался урезонить ее Селвин.

– Я с ума здесь сойду!

– Тогда найди себе занятие, чтобы было ради чего вставать с постели, – сказал Селвин сестре точно так же, как много лет назад посоветовал Мэй.

Он тоже встал в строй: вернулся к адвокатской практике в Бирмингеме. Теперь Селвин защищал ветеранов войны, которые нуждались в жилье и лечении. Драма, развернувшаяся вокруг Родди, пробудила Селвина от летаргического сна, дурманившего его разум, и Мэй впервые за долгое время видела, что он полностью за себя отвечает. Даже пить Селвин стал меньше. Теперь он приезжал домой, только чтобы повозиться в сарае. Иногда Мэй брала с собой какой-нибудь прохладительный напиток, садилась на скамейку и смотрела, как он стучит молотком. Они почти не разговаривали, им было хорошо вместе и без слов.

С Селестой, напротив, приходилось тяжело. Ее кидало из одной крайности в другую. По счастью, друг Селесты, мистер Макадам, регулярно брал Селесту на прогулку и приводил обратно в более спокойном состоянии. Мэй тоже мечтала о таком человеке, который заботился бы о ней, проявлял внимание. Джо всегда был нежен и щедр на комплименты. Иногда Мэй спрашивала себя, замечает ли Селвин хоть иногда, как она принарядилась или расстаралась ради него, и сама себе отвечала, что Селвин удостаивает взглядом только железки – ржавые или поломанные.

При всей своей любви к подруге Мэй в буквальном смысле стала спотыкаться о нее и в доме, и в саду. Селеста повсюду разбрасывала свои вещи и тут же про них забывала. Мэй хватало и неаккуратной дочки, а уж две неряхи сразу, за которыми постоянно приходилось убирать, всерьез действовали ей на нервы.

Однажды утром, взяв в руки номер «Таймс», брошенный Селестой, Мэй увидела, что та обвела ручкой объявление лондонского агентства по найму сотрудников. Неужели?.. Впервые за последние месяцы в сердце Мэй затеплилась надежда. Она вырезала объявление и положила его на письменный стол Селесты.

Улучив момент, когда Селеста, сгорбив спину, сидела над чашкой какао, Мэй пошла в атаку.

– Ну, и почему ты им не напишешь? – потребовала ответа она, сунув объявление под нос Селесте. – Не помешало бы узнать, что они предлагают. Ты слишком много времени тратишь на пустые размышления, а это ни к чему хорошему не приведет, по себе знаю.

Селеста подняла глаза, тряхнула волосами и улыбнулась.

– Да, я уже видела это объявление. По-моему, довольно интересное. Куда это я задевала свое резюме? Господь поступил мудро, послав тебя в мою жизнь, в этом нет сомнений.

– Не болтай чепухи! Друзья для того и нужны, чтобы поддерживать друг друга в трудную минуту. Я делаю то же, что ты в свое время сделала для меня. Помнишь, ты говорила: «Если я занята, мне некогда думать»? Все будет хорошо, обещаю, а пока почему бы тебе не попробовать заняться чем-то новым для себя – вдруг да поможет?

Родди стоял на бывшей бечевой дороге Портидж-Пас. Он пришел сюда посмотреть на деревянную статую «Большого вождя», индейца с каноэ, и устремил взор к западу, где в старину начиналась граница Соединенных Штатов, отделяющая их от индейских земель. Родди обвел взглядом деревянные ребра каноэ, пытаясь представить прежние времена, однако его сердце не лежало к этому краю. Он тосковал по равнине Трент-Вэлли, по старому кирпичному зданию школы, городку, в центре которого стоит собор, по суматошной, но такой милой жизни в Ред-хаусе, а больше всего – по маме.

Прочитав письмо из дома, где говорилось, что дедушка Форестер умер в тот самый день, когда его внук отплыл в Нью-Йорк, Родди не находил себе места. Он сильно переживал, что не может почтить память деда и утешить мать. Должно быть, мама осталась с разбитым сердцем, в один день потеряв и отца, и сына.

Родди посмотрел на высокие деревья вдоль тропы, спускавшейся в долину реки Кайахога, что змеей вилась вдоль городских окраин. Теперь в Портидж-Пас все застроено домами. Город все больше посягает на территории индейцев, все больше оттесняет коренных жителей.

Хотя в этих местах Родди появился на свет, он не чувствовал к ним привязанности. Он уже понял, что совершил ошибку, расставшись со старой семьей. Впрочем, что сделано, то сделано: путей отступления Родди не видит.

Мысли вернулись к обвинительному письму Эллы, в котором она называла его предателем и неблагодарной свиньей. И что же он мог ей ответить? Элла, не выбирая слов, в прямых выражениях дала ему понять, каким ударом стал для мамы его побег и как плохо она себя чувствует все это время. «Она винит себя в том, что не поехала с тобой в Лондон, а когда никто не видит, она плачет, так что давай скорей сюда, если хочешь вернуть ее улыбку».