И снова по Мине, насквозь по позвоночнику, прокатилось осознание ситуации, холодная ослепительная ясность ее положения. Она почувствовала себя куском галечника, который полирует вода в ручье. Теперь они все мертвы, а она не пришла ни на одни похороны. Первым стал Артур; с его смерти прошло уже четыре года. А следом в заливе Сувла сгинул Джек Сьюард. Известие о Джонатане добралось до нее спустя два дня после того, как хмельная победная какофония, изрыгнутая Трафальгарской площадью, распространилась по всему Лондону. Он умер в какой-то безымянной деревне у бельгийской границы, чуть к востоку от Валансьена, погиб в бессмысленной немецкой засаде всего за два часа до перемирия.

Мина отложила ложку, понаблюдала за тем, как от нее расползается по салфетке пятно. Небо казалось уродливым, покрытым шрамами.

Мужчина по имени МакДоннелл, шотландец с седой бородой, пришел к ее дому и принес личные вещи Джонатана: его трубку, даггеротип с Миной в медной рамке, незаконченное письмо. Серебряное распятие, которое Джонатан носил как шрам последние двадцать лет. Мужчина пытался ее утешить, не очень искренне заверял, что ее муж был капралом не хуже любого другого на фронте. Иногда Мина думала, что она могла бы проявить больше благодарности за его старания.

Незаконченное письмо все еще было при ней – Мина привезла его с собой из Лондона. Она знала его почти наизусть, но, возможно, снова перечтет вечером. Неразборчивая писанина, которую она еле могла разобрать, безумные путаные слова о чем-то, что преследовало батальон Джонатана по полям и грязным траншеям.

Мина сделала глоток, не замечая, что чай уже остыл. Она смотрела в окно на облака, которые наползали с моря, торопясь перевалить за каменистый мыс.

Густой, как похлебка, утренний туман, призраки кораблей и разорванных надвое людей на рифах – и Мина Харкер поднялась по изогнутой лестнице мимо развалин аббатства и вошла на старый погост Восточной Скалы. Казалось, еще больше могильных плит опрокинулось; Мина вспомнила пожилых моряков и рыбаков, китобоев, что приходили на кладбище в былые времена – мистера Свелса и остальных, – и задумалась о том, наведывается ли кто-нибудь сюда сейчас. Она нашла скамейку и села, обратив взор туда, где остался скрытый теперь от ее глаз Уитби. Лежавший внизу невидимый город обрамляли желтые ламповые глаза маяков, подмигивающих вдали.

Мина развернула письмо Джонатана, и бумажных краев коснулся пронизывающий ветерок, разносивший растерянный и одинокий рев туманных сирен.

Прежде чем покинуть Лондон, она забрала все бумаги, печатные страницы и старые блокноты – скрытые от посторонних свидетельства существования Общества – из настенного сейфа, где их хранил Джонатан. Сейчас все это было аккуратно сложено в парусиновую сумку, лежавшую на присыпанных песком булыжниках у ног Мины.

«...и сожги их, Мина, сожги все следы того, что мы видели», – неразборчивое письмо было написано рукой Джонатана и одновременно кем-то, кого Мина никогда не знала.

И вот она села у камина с записями на коленях, глядя в огонь, чувствуя на лице жар. Взяла из стопки письмо к Люси, на миг задержала конверт в руке, дразня огонь, как ребенок мог бы дразнить кошку остатками обеда.

– Нет, – прошептала она, закрывая глаза, чтобы не видеть голодного оранжевого свечения, и положила письмо обратно.

Это все, что у меня осталось, и я не такая сильная.

Ей показалось, что она слышит, как вдали, в море, бьет колокол, а внизу, у мола под названием Тейт-Хилл, лает собака. Но туман играл звуками, и Мина не была уверена, что слышит что-то кроме прибоя и ее собственного дыхания. Мина подняла сумку и пристроила ее на скамейке рядом с собой.

Раньше этим же утром она стояла перед зеркалом в гостиничной комнате и смотрела в теплые глаза молодой женщины – не той, что прожила почти сорок два года и стала свидетельницей тех ужасов, после того как ей исполнилось двадцать. Как и много раз перед собственными зеркалами, она искала следы возраста, который должен был смять и разрушить ее лицо – и находила только едва заметные птичьи лапки морщин.

«…все следы, Мина, если мы хотим когда-нибудь освободиться от этого ужасного проклятья».

Она открыла сумку и положила письмо Джонатана внутрь, затолкав между страниц его старого дневника, после чего снова защелкнула замок.

«Сейчас, – подумала она. – Я могла бы швырнуть все в море, отправить эти воспоминания туда, где все началось».

Вместо этого она крепко прижала к себе сумку и смотрела на маяки до тех пор, пока солнце не начало выжигать туман.

Перед сумерками высокие облака сбились в кучу за станцией Кеттлнесс, загромождая восточное небо грозовыми башнями, а из их иссиня-черных, словно кровоподтеки, брюх в белое от пены море уже изливались полосы дождя. Не успела наступить полночь, как шторм накатился на порт Уитби – и обрушился на берег. Мина, в расположенной над кухней узкой комнате, отделанной деревом, штукатуркой и поблекшими полосатыми обоями с призраками сотен тысяч вареных капустных голов, спала и видела сон.

Она сидела у небольшого окна с откинутыми занавесками, глядя на то, как по улицам шествует гроза, ощущая на лице ледяные соленые брызги, перемешанные с дождем. На письменном столе лежали открытыми золотые карманные часы Джонатана, заглушая громким тиканьем гул и грохот, доносившиеся снаружи. МакДоннелл не приносил часов из Бельгии, и Мина его о них не спрашивала. Быстрые, дрожащие пальцы молний разветвлялись над крышами, омывая мир мгновениями дневного света.

Сидевшая на кровати позади нее Люси сказала что-то про Черчилля и холодный ветер, потом рассмеялась. Звон подвесок люстры и хихиканье безумца, в котором смешались бархат, паутина и покрытые струпьями ржавчины железные решетки. И, продолжая смеяться:

– Сука… предательница, трусливая Вильгельмина.

Мина опустила взгляд, глядя на стрелки – часовую, минутную и секундную, бегущие по циферблату. Цепочка часов перекрутилась и была покрыта какой-то темной коркой.

– Люси, прошу тебя… – ее голос доносился откуда-то издалека и звучал так, словно ребенок просил, чтобы его пока не укладывали спать.

Ворчание, затем скрип пружин, шуршание белья и звук, который казался громче, чем дробь дождевых капель.

Шаги Люси Вестенра приближались. Стучали по голому полу каблуки, отмеряя расстояние.

Мина посмотрела в окно; улица Дроубридж была почему-то забита блеющими овцами с насквозь промокшей под дождем шерстью. Стадо сопровождал долговязый, нескладный пастух – чучело, принесенное ветром с пшеничных полей к западу от Уитби. Пальцы-веточки, высовывавшиеся из-под мешковины, направляли его стадо к порту.

Теперь Люси стояла очень близко. Сильнее дождя и старой капустной вони пахла ярость – кровью, чесночными головками и пылью. Мина смотрела на овец и грозу.

– Повернись, Мина. Повернись, посмотри на меня и скажи, что ты хотя бы любила Джонатана.

Повернись, Мина, и скажи…