Думал.

Потом он забыл, о чем думал, потому что увидел за столиком в противоположном конце зала Светку Бернадскую. Перед Светкой стояла пластмассовая тарелка с горкой хрустящего картофеля. Она накалывала картофель вилкой и осторожно отправляла в рот, стараясь не испачкать губы. Ираклий, как истинный закавказец, сердцеед и радушный хозяин, сам подал ей кофе и мороженое; при этом он улыбался и отпускал шуточки. На Светке белый облегающий свитер в темную горизонтальную полоску — нечто морское, ледовитое. Сергею показалось, что за последние месяцы, пока они не виделись, Светкина грудь увеличилась раза в полтора.

Но главное не это. Главное, что рядом со Светкой сидел Чумаченко. Чума. В костюме густого болотного цвета и черном шелковом галстуке. Он тоже лопал жареный картофель и выглядел совершенно счастливым.

Сергей допивал в своем углу пиво, продолжая рассматривать эту парочку. Что их угораздило вдруг заявиться в «Лабинку»?.. Перерыв кончался, Гога и Дрын уже пообедали, поднялись из-за своего столика и вышли на улицу, чтобы выкурить на крыльце по послеобеденной сигарете. Проходя мимо Сергея, Гога отвернулся: злился за вчерашнее.

…Честно, Светка очень изменилась. У нее стало другое лицо. Черты утончились, оформились, губы стали капризными, глаза сверкают, как звезды. Может, Чума посадил Светку на кокаин? Яйца ему открутить за такие дела.

Сергей подумал: стоп, я что — ревную?!

Нет, ты что.

Просто жаба душит. Он бросил Бернадскую как раз накануне ее превращения в роскошную женщину. Грудь, лицо, повадки, все такое… Угадал прямо. Зачем он ее бросил?

Надо было придушить.

— Серый, ты?

Это Чума. Кричит через весь зал. Заметил.

— Привет, — вежливо ответил Сергей, не поднимаясь с места. — Твое здоровье.

Он думал. Чума не подойдет. Но Чума — вольный сын степей, он намеков не понимает. Чума подошел и протянул руку.

— Мне кто-то сказал, ты в «Московский комсомолец» устроился собкором, — произнес он.

Ладонь у Чумы широкая, сухая и твердая, ладонь потомственного земледельца. Зато на нем хороший костюм, если честно — просто классный костюм, без всяких. Сидит прекрасно. «… И, закатив пиры да балы, восславим царствие Чумы!» Сергей невольно покосился на свой комбез. Родной, провонявшийся потом и уделанный сверху донизу рабочий комбез, который мамочка никак не может постирать, потому что она разводится с папочкой и ей не до того.

— В «Комсомолец» меня никто не приглашал. Я работаю грузчиком, — улыбнувшись, сказал Сергей. В последнем слове он попытался изобразить фрикативное гхэ. Чума не просек подвоха.

— Серьезно?

— Да. И у меня кончается обеденный перерыв.

— Ты сбрендил, Серый, — покачал головой Чума.

— Журналисту бывает полезно.

— Кинь дурное. Пошли за наш столик, обмозгуем…

Светка, повернув голову, глянула в сторону Сергея. Она даже не улыбнулась, не кивнула, давая понять, что узнала его. Но и не отворачивалась. Смотрела как на афишный столб. Читала. Потом поднялась.

Черт возьми, подумал Сергей, кажется, ноги у нее стали длинней сантиметров на пять. Или на десять. Целый дециметр, мать моя женщина. Когда она подошла поближе, Сергей вспотел. Заволновался. Такой бабец… Сейчас скажет: «Ну как, Сережа? Что-то ты похудел, зарос. Может, позвонишь сегодня? Позвони обязательно, я буду ждать». Тогда он пошлет ее на весь зал. Как пошлет!.. Чтобы Ираклий слышал, чтобы Гога с Дрыном на крыльце слышали. Чума, конечно, возникнет — Чуму в грязный стол мордой: такова жизнь, старик; пиджачку итальянскому сразу хана, никакая химчистка не поможет. Чума побежит к таксофону звать своих урок отмороженных. Очень хорошо, пусть приезжают урки отмороженные, всем хватит…

Но Светка ничего такого не сказала. Она остановилась в нескольких шагах от его столика, надула капризные губы и обратилась к Чуме:

— Ну, ты долго еще?

Сергея здесь вроде как и не было. Чума поднял голову. О, как давно он мечтал погрузить свой кривой узловатый плуг в ее податливую пашню.

— Здесь Серый, смотри, — сказал счастливый Чума.

— Я вижу.

— Мы с ним дернем по бокальчику…

— У меня перерыв заканчивается, спасибо, — сказал Сергей, поднимаясь из-за столика.

Хлопнув Чуму по плечу, он прошел мимо ледовито-холодной Светки и вышел на крыльцо.

— Зря я в штаны напустил, — сказал Метла. — Пронесло, кажется.

Они с Родиком Байдаком сидели на скамейке у входа в офис «Визиря». Метла вытянул свои длинные ноги и ссутулился, на плечо ему свесилась пихтовая ветка с зелеными глянцевыми не то листочками, не то иголками. Раньше здесь пихты не росли — вообще ничего не росло, даже трава-мурава. Это потом уже, когда Хой выкупил здание архитектурных мастерских, начали озеленять крыльцо и прилегающую к нему территорию: вкопали скамейки, поставили беседку с круглой остроконечной крышей, землю устлали декоративным мохом и дерном, навтыкали кругом деревья. Особенно нравились Хою пихты. Говорили, что в семидесятые годы он сидел под Волковыском (местная зона считалась одной из самых несчастливых в Союзе), а когда вышел на волю, то первое, что увидел, были пихты у главных ворот. Огромные пихты с зелеными не то листочками, не то иголками.

— …И Машку, выходит, зря бил, — продолжал Метла.

Он посмотрел на Родика.

— Не знаю, — равнодушно сказал Родик Байдак. — Может, и зря.

— Когда она ракетницу из дома снесла, я каждый день ждал плохих новостей.

Родик кивнул.

— Тут хочешь не хочешь ножками перебирать станешь.

— Я и говорю.

Еще один выжидающий взгляд. Метла надеялся услышать от Родика что-нибудь снисходительно-успокаивающее: да ладно тебе, Машкиным мозгам небольшое сотрясение только на пользу. Но Родик не собирался его успокаивать, Родик демонстрировал полный нейтралитет. Если уж на то пошло, Метла сам во всем виноват — нечего было вообще брать эту ракетницу. Сувенир… Уж лучше бы сразу отпилил голову одному из тех водителей и тоже прихватил с собой, дома в конфетнице хранил бы. Нет, Метла человек достаточно разумный и осторожный, Родик не первый год знаком с ним, — но с тех пор, как на горизонте замаячила ногастая лярва Машка Вешняк, Метлу бывает не узнать.

— Думал, ладно, что я в говно вляпался, — продолжал Метла. — Так ведь и вас всех еще…

— Ладно тебе.

— Все из-за Машки, из-за нее. Ладно, отмудохаю еще раз пару, а потом прощу.

Рбдик хотел сказать, что лучше всего было бы просто переломать лярве шейные позвонки и не мучить. Но решил, что это не его дело, — и не сказал. О чем позже всем пришлось здорово пожалеть.

— Так Машку точно потом не вызывали? — спросил Родик. — Может, она втихую в прокуратуру ходила?