Со времен Елизаветы очень немногие люди видели реку, и уж совсем ничего не было сделано, чтобы изменить облик, в котором она представала перед елизаветинскими путешественниками. Эпоха Елизаветы отстояла от настоящего времени лишь на мгновение по сравнению с вечностью, прошедшей с тех пор, как между этими берегами потекла вода, как на них зазеленели заросли и тонкие деревца превратились в гигантов с морщинистой корой. Меняясь в зависимости лишь от солнца и облаков, зеленая чаща колыхалась там век за веком, а вода бежала меж берегов не останавливаясь, унося с собой землю и ветки деревьев, в то время как в других частях света над руинами одних городов поднимались другие, а их обитатели умножали свои знания и отличительные черты. С вершины той горы, на которой несколько недель назад компания из гостиницы устроила пикник, было видно несколько миль этой реки. Ее видели Сьюзен и Артур, целуясь, и Рэчел с Теренсом, когда сидели и беседовали о Ричмонде, и Эвелин с Перроттом, когда бродили, воображая себя великими капитанами, посланными осваивать мир. Они видели широкую синюю полосу, разделявшую песчаный берег в том месте, где она впадала в море, и зеленые массы деревьев выше по течению, там, где воды реки исчезали на горизонте. На протяжении первых двадцати миль на берегах здесь и там попадались дома; постепенно дома превратились в хижины, а еще дальше пропали и дома, и хижины, остались только трава да деревья, которые случалось видеть лишь охотникам, путешественникам и купцам, передвигавшимся водой или сушей, но не оставлявшим за собой никаких поселений.

Покинув Санта-Марину ранним утром, проехав двадцать миль в экипажах, а затем еще восемь — верхом, компания, которая теперь состояла из шести англичан, достигла берега реки, когда уже стемнело. Они скакали среди деревьев легким галопом — мистер и миссис Флашинг, Хелен Эмброуз, Рэчел, Теренс и Сент-Джон. Усталые приземистые лошадки остановились сами, и англичане спешились. Миссис Флашинг пошла к реке в приподнятом настроении. Позади был длинный и жаркий день, но она наслаждалась быстрой ездой и открытыми пространствами; она вырвалась из гостиницы, которую не выносила, и спутники ей нравились. Река неслась в темноте. Можно было различить лишь гладкую текучую поверхность воды, и воздух был наполнен ее голосом. Люди вышли на открытый участок между огромными деревьями и по качающемуся вверх-вниз зеленому огоньку поняли, где стоит пароход, на борт которого им предстояло подняться.

Ступив на его палубу, они обнаружили, что это маленькое суденышко; оно несколько минут трепетало под ними, а затем начало скользить по водной глади. Им казалось, что они устремились в самое сердце ночи, потому что деревья сомкнулись перед ними и со всех сторон стал слышен шелест листьев. Как обычно бывает, непроглядная тьма лишила людей желания общаться — слова звучали слабо и ничтожно; обойдя палубу три или четыре раза, они сбились вместе, широко зевая, все глядя на одно черное пятно на берегу. Говоря очень тихо и ритмично, будто подавленная пространством, миссис Флашинг начала выражать беспокойство по поводу того, где они будут спать: внизу они спать не могут, потому что нельзя спать в пропахшей нефтью каморке, не могут они спать и на палубе, они не могут спать… Тут она широко зевнула. Хелен это предвидела; вопрос наготы уже возник, хотя они засыпали на ходу и почти не видели друг друга. При помощи Сент-Джона она натянула тент и убедила миссис Флашинг в том, что та может за ним раздеться и никто не заметит, если случайно окажется обнаженной какая-либо часть ее тела, которую она скрывала в течение сорока пяти лет. Были разложены тюфяки, извлечены пледы, и три женщины улеглись рядом на открытом и ласковом воздухе.

Мужчины, выкурив по нескольку сигарет, бросили тлеющие окурки в реку и еще некоторое время смотрели вниз на рябь, морщинившую черную воду. Затем они тоже разделись и легли на другом конце судна. Они очень устали и были отделены друг от друга завесой темноты. Свет от единственного фонаря падал на несколько веревок и палубных досок и на леер, но дальше все окутывала кромешная тьма, ни единого лучика не доходило до человеческих лиц и до деревьев, маячивших черными массами по обе стороны.

Скоро Уилфред Флашинг заснул, заснул и Хёрст. Один Хьюит лежал без сна, глядя в небо. Мягкий ход судна, темные очертания, безостановочно проплывавшие мимо, лишили его способности думать. Близкое присутствие Рэчел тоже убаюкивало его мысли. Из-за того что она была здесь, рядом, всего в нескольких шагах, он не мог думать о ней, как не мог бы ее видеть, если бы она стояла слишком близко, прижавшись лбом к его лбу. Странным образом он отождествил себя с кораблем, и так же, как было бы бесполезно встать и пойти управлять кораблем, было бесполезно дальше бороться с непреодолимой силой своих чувств. Судно скользило по гладкой поверхности реки, унося его дальше и дальше, прочь от всего, что ему знакомо, за привычные пределы и пограничные знаки, в неведомые воды. Погруженный в безмятежный покой, впервые за много ночей ни о чем не думая, он лежал на палубе и смотрел, как верхушки деревьев перемещаются, едва различимые на фоне неба, нависают арками, опускаются и вздымаются; наконец явь уступила место снам, в которых он лежал под тенью огромных деревьев и смотрел в небо.

Когда наутро они проснулись, судно уже продвинулось довольно далеко вверх по реке; справа был высокий песчаный берег с редкими группами деревьев, а слева тянулось болото, над которым колыхался тростник и на вершинах высоких бамбуков, слегка раскачиваясь, сидели яркие зеленые и желтые птицы. Утро было тихим и жарким. После завтрака они сдвинули стулья и сели неровным полукругом на носу. Тент защищал их от палящего солнца, ветерок, возникавший благодаря движению судна, мягко овевал их. Миссис Флашинг уже наносила на холст пятна и полосы, и при этом ее голова подергивалась туда-сюда, как голова птицы, пугливо клюющей зерно. Остальные держали на коленях кто книгу, кто листок бумаги, кто рукоделье, на которые они время от времени поглядывали, а потом опять устремляли взоры на реку. Один раз Хьюит прочитал вслух кусок стихотворения, но вокруг столько всего двигалось, что его слова совершенно потерялись. Он перестал читать, и никто ничего не сказал. Они плыли дальше под сенью деревьев. На одном из островков слева кормилась стая красных птиц. Сине-зеленый попугай, пронзительно крича, перелетал с дерева на дерево. Чем дальше, тем более дикой становилась окружающая местность. Казалось, что у самой земли деревья и подлесок душат друг друга в нескончаемой борьбе, но здесь и там высоко над зарослями поднимались великолепные деревья, чьи тонкие, похожие на зонтики кроны качались в поднебесье. Хьюит опять посмотрел в свою книгу. Утро было наполнено покоем, как и ночь, странность состояла лишь в том, что было светло, и он мог видеть Рэчел, слышать ее голос и быть рядом с ней. Ему представлялось, что он неподвижно ждет чего-то, а все остальное — предметы, голоса, тела людей, птицы — проносится мимо и только Рэчел ждет вместе с ним. Иногда он смотрел на нее, как будто она должна была знать, что они ждут вместе, что их влечет друг к другу и они не могут этому сопротивляться. Он опять прочел из своей книги:

Кто б ни был ты, в руке меня держащий,

Без одного все будет бесполезно[62].