предоставленную ему 3-комнатную квартиру в небоскребе у Красных Ворот отдали кому-то другому.

Большинство из тех, кто относился к работникам науки и искусства, все же увеличили размер своей жилплощади, въехав в высотку у Красных Ворот. До переезда в это здание средняя жилплощадь, приходившаяся на одного человека в семьях этой категории, составляла лишь чуть больше семи квадратных метров. После переселения в дом у Красных Ворот этот показатель вырос до 12 (с небольшим) квадратных метров на человека[787]. Это было значительно больше жилплощади, которой пользовались в ту пору большинство москвичей. Но некоторые граждане добивались еще больших успехов, обращая «квадратнометровую» логику советских жилищных ведомств себе на пользу. Так, в 1952 году Павел Николаевич Блохин затеял с государством квартирную «игру в пятнашки», при помощи которой надеялся улучшить жилищные условия своей семьи и увеличить жилплощадь на треть. Блохин, директор научно-исследовательского института жилища Академии архитектуры, СССР хорошо знал, как устроена в Москве сложная система городских, союзных и ведомственных организаций, занимавшихся жилищными вопросами[788]. У Блохина была жена и две взрослые дочери, старшая замужем и с новорожденным ребенком. В июне 1952 года Блохин получил в небоскребе на Котельнической двухкомнатную квартиру площадью 35,6 квадратных метра. Но, как и многие сообразительные советские граждане, Блохин разослал в разные ведомства сразу несколько прошений о предоставлении жилья. И ему повезло: его семье выделили не одну, а две квартиры. Вторую – площадью 32 квадратных метра – он получил через жилищный отдел Моссовета. Хотя ни одна из этих двух квартир не могла сравниться площадью с квартирой, которую в тот момент занимало семейство Блохиных, это двойное предложение все же давало смекалистому специалисту по жилищному вопросу такие доводы, что можно было торговаться с государством дальше.

В своем письме в Управление по эксплуатации высотных домов Блохин не стал упоминать о своих былых заслугах перед государством. Суть дела он предпочел излагать языком цифр:

В настоящее время я живу в трехкомнатной квартире площадью 48 кв. м в доме № 17 по Большому Каретному переулку. В этой квартире, оформленной на мое имя, проживают: в одной комнате – моя дочь с мужем и 9-месячным ребенком (моей родной внучкой), а в двух других – я с женой и младшей 19-летней дочерью.

В эти две комнаты после нашего отъезда вероятно будет заселена целая семья, посторонняя для моей дочери, и квартира из односемейной превратится в коммунальную. Тогда жилищные условия части моей семьи, остающейся на старой квартире, ухудшатся. (В условиях коммунальной квартиры в комнату дочери помимо ее семьи придется поселить еще и няню). Не рассчитывая на возможность получения в высотном доме большей квартиры на весь состав семьи [из семи человек][789], прошу разрешить мне сдать Моссовету не две комнаты, а только одну, площадью 16,2 кв. м. Остальную же площадь занимаемой мною квартиры, т. е. 2 комнаты пл. 32,2 кв. м, передать моей дочери Алле Павловне Саруханян – аспиранту педагогического института. На этой площади она будет проживать с мужем – инженер-лейтенантом Р. Л. Саруханяном, работающим в Центровоенпроекте, дочерью, моей внучкой, и няней, т. е. 4 человека на пл. 32 кв. м.

В квартиру же в высотном доме на Котельнической набережной в этом случае переедем я с женой и младшей дочерью, на площадь 36 кв. м[790].

Блохин понимал, что не в силах избавить старшую дочь от превращения отдельной квартиры в коммунальную, но постарался сделать все возможное, чтобы отвоевать ей побольше жилплощади и личного пространства, чем если бы за нею осталась только одна комната[791].

Ни для кого не было секретом, что в новых столичных небоскребах было много отдельных – односемейных – квартир. Вскоре, при Хрущеве, начнется массовое строительство более дешевого жилья, и отдельные квартиры станут намного доступнее, но в последние сталинские годы для большинства советских граждан суровой реальностью оставалась жизнь в коммуналках[792]. На рисунке, опубликованном в феврале 1953 года в журнале «Крокодил», на высотку на Котельнической набережной глазела из-за реки горожанка-сплетница (илл. 7.5). «Не завидую я жильцам этого дома, – вздыхала она. – Разве узнаешь, что творится в каждой квартире!» Это была, конечно, легкая издевка над бытом в коммуналках, где такие понятия, как частная жизнь или личное пространство, были фактически лишены смысла. Большинству советских граждан просто некуда было деваться от назойливых соседей, совавших нос в чужие дела; чтобы избавиться от этой напасти, нужно было ждать еще лет десять. В последние годы сталинской эпохи отдельные квартиры в Москве были роскошью, доступной лишь очень немногим жителям столицы. Мало у кого из москвичей были отдельные кухни, ванные, уборные и столовые – то есть все то, что имелось в квартирах в новых небоскребах (илл. 7.6).

Илл. 7.5. «С точки зрения сплетницы». Рисунок В. Добровольского (Крокодил. 1953. 28 февраля)

Илл. 7.6. Высотка на Котельнической набережной, интерьер квартиры. 1957 г. Собрание ГНИМА им. А. В. Щусева

Авторы писем 1952 года, просившие власти о новом жилье, пространно описывали многочисленные преимущества жизни в отдельной квартире. Многие писали, что пока живут в коммунальных квартирах, но в силу особенностей своей работы заслуживают отдельной квартиры. Так, историк и правовед, лауреат Сталинской премии Михаил Николаевич Гернет обосновывал свою просьбу тем, что в новой квартире будет больше простора, какого требует его научная работа, и больше солнечного света. Гернет, обратившийся к Берии в декабре 1952 года, писал, что хотел бы обменять занимаемые его семьей две комнаты в коммунальной квартире на отдельную квартиру в одном из московских небоскребов. Во-первых, в тех комнатах, где он живет, слишком темно (дневной свет заслоняет близко стоящий соседний дом), а во-вторых, Гернет лишен личного пространства для работы. Работать ему приходится в общем коридоре, где из-за слепоты он диктует секретарю. «Наличие жильцов справа и слева еще более обостряет потребность в особой комнате для научной работы», – писал Гернет[793]. Желая документально подтвердить свои крайне неблагоприятные жилищные условия, Гернет прилагал к письму справку от санитарного инспектора и записку от врача. В итоге Гернет, родившийся в 1874 году и занимавшийся изучением тюремной системы царского времени, получил двухкомнатную квартиру на пятнадцатом этаже высотного дома на Котельнической набережной[794].

Заместитель председателя Госбанка Н. В. Смирнов доказывал потребность в новой квартире тем, что в своей он «совершенно лишен возможности для отдыха», потому что там проживает три семьи – в общей сложности