А Ежевика… нет, пусть такое эмансипэшное счастье достаётся другим.

Пытаясь отвлечься, я вышел в коридор, навстречу с самым отрешённым видом Анатолий, чуть не столкнулся со мной, взгляд ошалелый.

– Эй, – сказал я, – проснись!.. Что стряслось?

Он произнёс трагическим голосом:

– Вся наша вселенная есть внутренность чёрной дыры!

Я скривился, вот уже и отвлёкся, люди такие отвлекуны…

– Ошибку в коде уже нашёл? Вчера Фраерман жаловался, идёт вкривь…

– Нашёл, – ответил он отрешённым голосом, словно в самом деле из глубин чёрной дыры, – и подсказал, как исправить. Но пока делают, я не сдвинусь без точки отсчёта. И вот понял, что наша вселенная переполнена прозрачными звёздами!.. Да-да, бозонные все такие. А ещё полно совсем-совсем невидимых даже для самых продвинутых телескопов!

Я сказал участливо:

– Прими галопердола и вернись на место. Сядь, закрой глаза, успокойся, помедитируй…

Он вскрикнул, отшатнулся, словно на моём месте возникла чёрная дыра.

– Я так и сделал!.. И тако-о-о-ое увидел…

– Что?

– Распад вакуума!.. Представляете? А я вот нет. И так меня проняло…

Я зябко передёрнул плечами.

– Страшно, аж жуть!.. Займись спортом, тебе срочно нужно понизить уровень интеллекта.

Кшися сказала испуганно:

– Артём Артёмович!.. Константинопольский!..

Я поинтересовался с раздражённым недоверием:

– Что, опять?

Она сказала жалобно:

– И снова тоже!.. Он соблюдает!.. И к президенту бы пошёл, да не пустят.

Я сказал зло:

– Вот и ко мне тащи и не пущай. Я не президент, но директор важного научно-исследовательского кластера!.. А он всего лишь…

Она торопливо уточнила:

– Но его вес в высоких кругах очень даже, Артём Артёмович!.. Появляется даже в окружении премьера, было в хронике, он трётся с ним рядом!

– Всё равно гони, – велел я.

– Постараюсь, – сказала она храбро, но трусливо. – У нас корпоративные законы!

Минут через десять дверь распахнулась как от удара ногой. Константинопольский вошёл быстрыми шагами, злой и с горящим гневом лицом, за спиной мелькнуло виноватое лицо Кшиси.

Я продолжал сидеть, а он остановился на середине кабинета, взвинченный и с искрящимися глазами.

– Что вы творите?

Я процедил сквозь стиснутые зубы:

– Что творите вы?.. Кто позволил вот так врываться… Это что, записано в вашем тайном уставе этиков?

Он почти крикнул:

– Не кривляйтесь!.. Вы знаете, о чём я!.. Нет, не о работе, хотя точно занимаетесь чем-то незаконным!.. Вы видели Ежевику?

Я ответил сдавленным голосом:

– У меня много сотрудников. Кого-то вижу, кого-то нет. Всех своих наблюдают завы отделов. А вас сейчас вышвырнут, если не покинете…

Он повысил голос:

– Вы что, не понимаете?.. Она уже подумывает уйти из жизни!.. Вы видели, как похудела?.. И что почти не может работать?..

Я поднялся, вышел из-за стола.

– Знаете, не буду просить охрану вышвырнуть вас отсюда. С великим удовольствием сделаю это сам.

Он заявил надменно:

– Я не уйду, пока не докажу вам…

– Ещё как уйдёте, – пообещал я. – Я ещё тот этик!

Он смотрел неверящими глазами, как я крепко взял его за рукав брендового костюма.

– Что?

– А то, – ответил я и резко рванул руку назад, заворачивая ему за спину.

Он изогнулся от боли, я толкнул к двери, но он исхитрился высвободиться, я держал не слишком зверски, повернулся ко мне пылающим гневом лицом.

– Да как вы…

– А вот так, – прохрипел я и с наслаждением саданул кулаком ему в лицо.

Костяшки пальцев обожгло, голова его дёрнулась от удара так, что чуть не переломилась интеллигентная шея.

Я не успел отдёрнуть руку, он перехватил, но ничего не сумел, я ударил левой, вышло неумело, но скулу достал, и тогда он молча сам заработал кулаками.

Удары не то чтобы сильные, я в озлоблении почти не чувствовал, кровь стучит в висках, нагнетая ярость и жажду убить, разорвать, уничтожить врага, что посягнул на моё пространство, сам бил и бил навстречу, не защищаясь, не уклоняясь от ударов.

Он тоже просто люто бил и бил, какой на хрен этик, все мы звери, пусть и с высшим образованием.

Ни я, ни он почти не сходили с мест, только с силой выбрасывали вперёд кулаки, целясь в лицо, старались сбить с ног, уничтожить, растоптать, победить…

И всё-таки моя злость взяла верх, я сшиб его с ног, а когда он рухнул посреди кабинета, не удержался и саданул дважды ногами, потом спохватился, лежачих бьют только демократы, а научные работники всё-таки элита, аристократы, нам негоже, отступил на пару шагов и рухнул в кресло, чувствуя, как сердце вот-вот выпрыгнет из груди.

Через минуту он с трудом поднялся, ухватившись за сиденье кресла, кое-как вполз, раскинул руки и ноги, а голову склонил набок.

Лицо обезображено быстро вспухающими кровоподтёками, правый глаз заплыл, завтра расцветёт всеми красками, от жёлтого до тёмно-синего, губы разбиты в лепёшку, бровь рассечена, кровь медленно стекает в глазную раковину, досадливым жестом смахивает в сторону, отчего та сторона лица, захватывая ухо, вся в розовом цвете.

Я, превозмогая боль в ноющем теле, повернул голову в сторону зеркала на стене, но далековато, ничего не вижу подпухшим глазом, только чувствую, что вряд ли выгляжу лучше.

Он сказал хрипло:

– Ну вот… как два питекантропа… Но те так решали все вопросы…

Я ответил тяжело и со злостью:

– А вдруг и мы решили?

Он ответил сипло:

– Вряд ли. Но злость выплеснули… Аналитики бы одобрили. Хотя, конечно, как лесные звери.

– Все мы звери, – сообщил я, – хоть и с высшим образованием. А что будет, когда чип вживим?

Он зыркнул остро, но промолчал, собираясь с ответом. Ощутил, что намеренно увожу от темы личного конфликта. Значит, и мне стыдно, что вот так через тонкую шкурку интеллигента-учёного всё-таки прорвался дикий и звероватый питекантроп.

И хотя тот в каждом, но религия и воспитание удерживают в тёмных глубинах, а правит как бы неокортекс, хотя и он всего лишь выполняет команды и пожелания древних структур, сформировавшихся во времена кистепёрых рыб, когда разумом ещё и не пахло.

Некоторое время я сидел, закрыв глаза и прислушиваясь, как боль медленно уходит из тела. Как ни странно, даже сильные ушибы не болят, пока что не болят, зато в душе… ладно, пусть это называется душой, там непонятное облегчение, словно в самом деле что-то решили.