Причина такого положения дел понятна. Даже сократившись до масштабов современной России, наша страна не перестала быть той «матрешкой», в которую она превращалась на протяжении столетий. После распада СССР в составе России осталась не только ее огромная поселенческая колония, Сибирь, «национальные» республики которой не обрели суверенитет во многом лишь потому, что ко времени начала перестройки не имели статуса «союзных» (но, напомним, и Казахстан не имел его вплоть до 1936 г.[792]), но и территории, приобретенные чисто насильственным путем в ходе агрессивных войн XIX века (в частности, республики Северного Кавказа) и в полной мере испытавшие на себе жестокость не только российского[793], но и советского империализма[794]. Поэтому если европейские страны после роспуска своих империй смогли в полной мере сосредоточиться на обеспечении экономического развития, политической интеграции друг с другом и расширении пространства прав человека, то «новая» Россия занялась во многом тем же, чем увлекалась и «старая»: насаждением воли Кремля в отношении периферийных территорий и созданием очередных «вертикалей власти». Однако новая система управления периферией изначально отличалась от советской тем, что если в СССР союзные республики обладали формальным правом выхода из состава Советского Союза[795], то в Российской Федерации такая возможность не предусматривалась[796]; к тому же различия в статусах национальных образований и областей постепенно сводились на нет.

Комплексность политической структуры страны вылилась в воспроизведение крайне сомнительной территориально-национальной дихотомии в ее пространственной организации; в появление в ее составе территорий, на которых представители «государствообразующего» народа не то чтобы оставались в меньшинстве (как в Чувашии с 26,9 % русских, Башкортостане с 36,1 % или Якутии с 37,8 %[797] (такое бывало и в советские времена — например, в Казахстане, где доля «титульной нации» в конце 1980-х гг. не превышала 40 % населения[798])), но практически отсутствовали (в 2018 г. доля русских в населении Ингушетии составила 0,78 % против 5,6 % в «полностью суверенной» Республике Кыргызстан[799]); в то, что после относительно недолгого периода демократизации Москва вернулась к чисто имперским практикам управления страной. Дополнительный драматизм ситуации придавал тот факт, что структура субъектов Российской Федерации радикально отличалась от имевшей место в Советском Союзе: если в СССР все его субъекты выступали носителями национальных идентичностей, то в Российской Федерации часть является таковыми, в то время как абсолютное большинство представляют собой сугубо территориальные единицы — этот факт во многом и определяет логичность нормы о невозможности выхода из состава страны, но тем не менее делает имперскую компоненту в ее развитии еще более сильной.

Россия сегодня именуется федерацией (а Конституция даже указывает на равнозначность понятий «Россия» и «Российская Федерация»[800]), однако она существенно отличается от любых других федераций как минимум двумя важными обстоятельствами. С одной стороны, хотя еще в конце 1991 г. решением Верховного Совета РСФСР эта ставшая независимой республика была переименована в Российскую Федерацию и формально новое государство возникло в тех же границах, что и бывшая советская территория[801], неопределенность с полномочиями регионов потребовала подписания 31 марта 1992 г. Федеративного договора, разграничившего полномочия между «федеральными органами государственной власти» и «суверенными республиками в составе Российской Федерации»[802] (соглашение о разграничении полномочий между центром и «органами государственной власти краев, областей и городов Москвы и Санкт-Петербурга» стало отдельным документом, подписанным в тот же день)[803]. При этом одна из национальных республик на территории России — Чечено-Ингушетия — de facto распалась, и одна из ее частей 12 марта 1992 г. объявила себя независимой Чеченской Республикой[804] и от подписания Федеративного договора уклонилась. Позже, в результате принятия новой Конституции России на референдуме, проведенном после конфликта между президентом Б. Ельциным и Верховным Советом, Федеративный договор перестал быть государствообразующим в силу заявленного в Конституции приоритета ее норм над любыми другими[805]. В конце 1994 г. Российская Федерация вступила в конфликт с Чеченской Рeспубликой (которую, по сути, признала отдельным государством, подписав с ним 25 мая 1992 г. соглашение о выводе российских войск и разделе вооружений на территории республики, подтвержденное Хасавюртскими соглашениями 31 августа 1996 г.[806]) и, несмотря на унизительные поражения середины 1990-х гг.[807], инкорпорировала ее в свой состав к началу 2000-х[808]; в мире за последние 100 лет неизвестны прецеденты расширения границ федераций столь неординарными методами (присоединение Крыма в 2014 г. стало вторым случаем подобного рода, осуществленным Москвой, — хотя в данном случае можно говорить о значимых отличиях от первого). С другой стороны, любая федерация четко определяет права и возможности органов местного самоуправления — и, в частности, выборности глав субъектов федерации; ни в одной из ныне существующих в мире федераций не существует практики ни «предложения» таковых центральными властями (что практиковалось в России в 2005–2012 гг.[809]), ни тем более отрешения их от власти «в связи с утратой доверия» и назначения по собственному усмотрению федерального руководства новых глав субъектов федерации, пусть даже пребывающих в статусе «и. о.»[810]. Подытоживая, мы утверждаем, что за почти 30 лет, прошедших со времени формального провозглашения государственного суверенитета РСФСР, произошла резкая смена вектора развития страны: от вполне «федеративного» призыва регионам «брать столько суверенитета, сколько смогут проглотить»[811], до распространения управленческих практик, свойственных унитарным государствам. Последней новацией стало, как известно, дополнение ст. 67 Конституции России пунктом о том, что «На территории Российской Федерации в соответствии с федеральным законом могут быть созданы федеральные территории; организация публичной власти на федеральных территориях устанавливается указанным федеральным законом»[812], что, по сути, легализует право центральной власти на изменение границ субъектов федерации. Иначе говоря, сегодня можно говорить, что Россия не справилась с постимперским вызовом; многообразие ее субъектов, приобретенных исторически различными путями, обусловили неспособность Кремля сформировать реальную федерацию, а где нет федеративной структуры, там неизбежно формируется унитарная — которая и стала утверждаться в России начиная с середины 1990-х гг. Таким образом, на наш взгляд, неготовность элит принять ценности федерализма стала исторически и логически первой фундаментальной причиной возрождения российской имперской структуры.