Король великолепно этим пользовался, порой даже противопоставляя одних послов другим. Этутвиль находился в Риме, однако Людовик каждый год направлял туда одного-двух послов, чтобы вести речь об отдельных делах: избыток предосторожностей и способ сбить с толку собеседника. А Коммин, хорошо знавший, о чем говорит, напоминал, что зачастую, через две-три недели после отъезда одного из своих людей, король посылал других, так что если первые «уже открылись», но еще не получили ответа, вторые не знали, что и сказать.

Судя по его инструкциям, а также письмам, важно было не столько сделать предложения, сколько понаблюдать за сильными и слабыми сторонами соседа, а главное — ценой туго набитых кошельков заручиться сообщничеством людей, на которых можно было положиться. «Вы не сумеете, — писал Коммин, — послать столь добрых и надежных шпионов, которые бы все видели и слышали». Король не брезговал пользоваться услугами настоящих шпионов, людей без чести и совести, которые должны были оставаться неузнанными.

Некоторые, к его досаде, были разоблачены и обвинены в подлых интригах. Так стало с Донато де Конти, главным действующим лицом заговора, который в 1477 году плели дядья молодого герцога Миланского Джованни Галеаццо Сфорца против герцогини Бонны. Этот Конти умер в тюрьме замка Монца, а Людовик XI, тайно его поощрявший, вызвал всеобщее возмущение, когда, узнав о его смерти, заявил, что герцогиня велела его отравить. Он поплатился за свои слова: ему тотчас ответили, что Конти умер от приступа подагры и от болезни, подтачивавшей его уже долгое время; если Его Величество не верит, пусть пришлет кого-нибудь из своих людей, чтобы эксгумировать тело и изучать его, сколько угодно. Только пусть примет во внимание, что «это был безмозглый человек и такой неотесанный, что любое дело могло обратиться во вред в его руках».

Послы не были специалистами своего дела. Выполнив поручение, они возвращались к исполнению прежней должности. Людовик не стремился найти или подготовить профессионалов; не подбирал он послов и сообразуясь с их личными качествами или связями с правящей фамилией. Как и во всем остальном, он старался держать в отдалении людей, возглавлявших посольства во времена Карла VII, и обращался к новым, постоянно их меняя и никогда (или очень редко) не поручая одному и тому же лицу несколько дел подряд. Никто не имел возможности составить себе репутацию ловкого переговорщика или завязать отношения с советниками двора, к которому был направлен. Посланников было очень много, они принадлежали ко всем слоям общества, всем государственным и придворным службам: нотариусы и секретари, казначеи и сборщики податей, королевские советники (Дориоль и Морвилье), губернаторы и сенешали, военачальники (Шарль д'Амбуаз, Луи и Жан де Рошешуар), церковники (Жан Кёр, сын Жака, архиепископ Буржский, Тристан д'Ор, епископ Эрский, Луи д'Аркур, епископ Байё) и даже принцы и вельможи (бастард Людовик Бурбонский, Жан д'Арманьяк, Филипп, граф де Бресс).

По существу король терпел только исполнителей его воли и верных людей, которые многим были ему обязаны; и тут, как во многих других областях, он был врагом вельмож, которые могли без него обойтись, и естественным другом разночинцев. Он чувствовал в себе силы всем руководить и называл себя самым ушлым дипломатом в королевстве, умеющим скрывать и обманывать. Прежде всего — уметь ввести противника в заблуждение. Тот, кто был на это неспособен, не заслуживал его доверия: «Меня уверяли, что вы более ловкий обманщик, чем англичане. Понадеявшись на это, я обманулся. Клянусь своим телом, вы более туда не отправитесь, я натравлю на них другую свору». Боязнь оказаться обманутым превратилась в наваждение: «Они лгут вам, лгите лучше!» Недоверчивый, проницательный и постоянно настороже, тонкий дипломат должен ничего не принимать за чистую монету, никому не верить. Осенью 1478 года папа отправил к нему с посольством Джованни Андреа де Гримальди и епископа Фрежюсского, но король навел справки и тотчас сообщил своим людям: «Нас должным образом предупредили о том, что оный епископ Фрежюсский и прочие явились, дабы скрыть свои намерения и обвести нас вокруг пальца». С самой своей юности и в годы изгнания, а потом в Перонне и при других, менее опасных, но столь же щекотливых обстоятельствах, он научился себя держать и скрывать свои чувства; он был уверен в себе и тем кичился: «Если папа говорит, что я разгневался и должен успокоиться, он плохо меня знает, ибо меня не столь легко взволновать, как он считает, а потому и не стоит успокаивать» (герцогине Миланской).

В инструкциях агентам оговаривалась любая мелочь. Он диктовал им, что следует предпринять, как и с какой целью: «Оставайтесь во Франшизе (Аррас. — Ж. Э.) и прикиньтесь хромым» (тяните время). Хорошо выполнить поручение значило прежде всего завоевать доверие противника, успокоить его красивыми словами и усыпить его бдительность. В марте 1477 года, вскоре после гибели Карла Смелого, Уильям Гастингс находился в Кале с 1000—1200 лучниками, чтобы прийти на помощь французам. Но фламандцы могли этим обеспокоиться, встревожиться и вооружиться: «говорите фламандцам все, что в голову взбредет», объясните, что, хотя англичане уже здесь, король тут ни при чем, а это Маргарита Йоркская, вдова герцога Бургундского, позвала их, чтобы похитить наследницу Марию Бургундскую.

Король требовал точных донесений, не только путевых рассказов и сообщений о встречах, а настоящих протоколов. Своих людей он принимал сначала один или в очень узком кругу советников, и если они приносили дурные вести, то, чтобы «не пугать народ», говорил им, что следует отвечать на расспросы. Конечно, он не всегда был доволен и лично выражал свое неудовольствие тем, кто не следовал его наставлениям буквально. Шарль де Мариньи, епископ Эльнский, с опасностью для жизни провел двадцать шесть месяцев в Англии, ведя переговоры о заключении мира; его дом разграбили, на слуг напали на улице, его жизнь была под угрозой, а по возвращении его ждали лишь суровые упреки, поскольку он включил в мирный договор герцога Бретонского и Максимилиана Австрийского. Робер Гаген, отправленный с поручением к немецким князьям, чтобы попытаться воспрепятствовать браку между Марией Бургундской и Максимилианом, встретил очень плохой прием и был вынужден спешно покинуть Майнц, ничего не добившись. Когда он явился для отчета к королю, тот повернулся к нему спиной, не пожелал с ним разговаривать и только бормотал нескончаемые молитвы.

Король знал, как принять или не принять послов, явившихся справиться о новостях и попытаться выявить его намерения. Послы Милана и Венеции долгие месяцы и даже годы оставались в королевстве, при дворе и в свите короля, желая все знать, всех расспрашивая и составляя нескончаемые донесения о положении в стране и политике короля. Или, по меньшей мере, о том, что смогли разузнать или предположить, так как задача их была не из легких, ведь Людовик искусно умел водить за нос. Государя окружало множество советников и слуг, помогавших ему в его маневрах и хитростях, которые ограждали его от неугодных. Вопреки расхожему представлению, он неохотно допускал к себе людей и умел не показываться на глаза. «Его величество, — писал в 1479 году Карло Висконти герцогине Миланской, — повелел изготовить большое количество ловушек с острейшими шипами и разбросать их вдоль дорог, ведущих к его жилищу, за исключением одной весьма узкой и неудобной тропы, чтобы никто не мог к нему приблизиться». Более того: «Нас принимают за лазутчиков, шпионов, разведчиков и доносчиков». Сам Висконти пошел на все, чтобы «раствориться в толпе», «офранцузиться» в стиле одежды и манерах. Но и он не смог «оседлать волну» и не знал, как ему пробиться дальше. Ему было приказано не покидать короля. Для этого следовало «ходить очень ловко, на цыпочках, притворяясь, будто тебя здесь нет». Не проявлять излишнего любопытства к новостям, не спешить «нырнуть глубже или увидать дальше прочих». Людовик бежит от толпы и заставляет нас гоняться за собой, сообщал он. Уехав из Тура на охоту в сопровождении только своей охраны и нескольких человек, чье общество было ему приятно, «он повелел нам отправиться в Орлеан, где он сможет нас принять, однако сам отбыл в Монтаржи. Мы явились туда рано утром, в сапогах и сплошь заляпанные грязью, узнав, что он только что встал. Он отправился к заутрене и попросил нас подождать его возвращения в комнате, где он нас примет... Но сразу после службы уехал на охоту, нам же велел переговорить с его советниками, а через несколько дней приехать к нему в Париж». Но и там встреча не состоялась!