Поднимаясь по лестнице в квартиру Пола позади него (темные ляжки, обтянутые джинсами, двигались вверх по лестнице), Эми знала, что попросит у него денег, потому что ей срочно нужны деньги, и она вдруг поняла, что надо делать. Он дал бы ей и так, она была почти уверена в этом. Но она отчаянно нуждалась в деньгах, а он каким-то непонятным ей образом отчаянно нуждался в ней (не в ней, она понимала это, ему нужен был ее рот или руки). И как она могла сказать: «Нет», а затем попросить у него денег?

В темноте он расстегнул брюки и взял ее за голову, большие руки обхватили ее с двух сторон, и ей это понравилось, но, когда ее лицо, ее рот, прижались к содержимому его ширинки, она почувствовала запах немытого тела, едкое зловоние, пот. Она определенно различала слабый и приторный запах его недавних испражнений, небольшие следы после небрежного подтирания — и она чуть не заплакала: оттого, что лицо ее прижали к той части его плоти, которую он вынимает из брюк в туалете, и оттого, как тверда была эта плоть во рту, и оттого, что она не знала, что с ней делать.

Казалось, что он не мог вытерпеть. Казалось, что сделать это было совершенно необходимо и она здесь, просто чтобы ему помочь. Он был признателен. После он даже извинился. А потом без конца повторял, что если ты нашел труп, то надо звонить в полицию, что он собирается позвонить в полицию.

Но Эми просто попросила денег. Он дал ей денег, и она ушла.

В прачечную она пошла потому, что там был автомат для размена, она не могла припомнить, был ли там кто-нибудь еще, помнила только, как стояла там и трясущимися руками заталкивала долларовые купюры в щель с конвейерным ремнем, который производил скулящие звуки, застревал, дергался взад-вперед и в конце концов выбрасывал монеты. Потом то, как она плевалась за прачечной, стараясь избавиться от вкуса во рту.

И как в отчаянии проделала долгий путь до колледжа, потому что библиотека там открыта субботними вечерами, и как она упорно шла туда, и как рядом остановилась машина и водитель предложил подвезти ее.

В грязноватой темноте она разглядела неулыбчивое лицо толстого старика.

— Нет, — покачала головой Эми. — Нет, спасибо.

Но он не уезжал, машина медленно ползла рядом с ней.

— Нет, спасибо! — прокричала она и кинулась бежать, заметив по его помрачневшему лицу, что ее крик его ошарашил; он выехал на дорогу и исчез.

В тихой библиотеке с высокими потолками ей казалось, что люди наблюдают за ней. Молчаливые люди за деревянными столами следили за ней пристально и неодобрительно, и она вжала голову в плечи. Библиотекарь тоже был бдителен: он предупредил, что библиотека скоро закроется. Но он был крайне заботлив — и она будет помнить об этом долго, — нашел ей атлас с огромной картой Массачусетса, и она трижды поблагодарила его. Ей нужен был листок бумаги и ручка, это вызвало слезы почему-то. И библиотекарь снова ей помог.

И потом наконец Эми оказалась в библиотечном подвале, в тесной, как шкаф, телефонной будке с гадостями на стенах. «ОТСОСИ» было начертано там, и она вдруг заплакала. Она сидела и горько плакала в телефонной будке из лакированного, отливающего золотом дерева, сжимая в руке листок с городами Массачусетса, которые начинаются на «П». Она помнила, что он из города на букву «П». Сколько раз ей придется позвонить, спрашивая мистера Робертсона? Пять? Больше? Десять?

И вдруг — женский старческий голос, ее «алло!», чуть раздраженное, как показалось бедной Эми, измученной, почти обезумевшей.

— Я хотела бы поговорить с Томасом Робертсоном, — сказала Эми, — это правильный номер? — И когда женщина не ответила, когда возникла пауза, Эми поняла, что нашла его. — Пожалуйста, — взмолилась она, — это очень важно!

— Кто это?

— Друг. Мне очень надо с ним поговорить. — Эми закрыла глаза, неужто это его мать-алкоголичка?

— Минутку.

Приглушенный стук, приглушенный разговор, потом звук шагов и негромкое звучание низкого мужского голоса. Эми узнала этот голос, его голос, он приближался. Слезы облегчения хлынули из глаз, она прижала голову к деревянной стенке будки, наконец, наконец, наконец она нашла его!

— Алло? — послышалось из трубки.

— О, мистер Робертсон! Это я, это Эми Гудроу.

Пауза.

— Прошу прощения, — сказал мистер Робертсон восхитительным низким голосом, — к сожалению, вы ошиблись номером.

— Нет! Не ошиблась! Это я, Эми. Из Ширли-Фоллс. Вы же знаете!

— Нет, не знаю, — медленно ответил мистер Робертсон. — Вы ошиблись номером.

Он поколебался, прежде чем добавить — твердо, чуть изменив интонацию, с еще большим южным акцентом:

— Я вас не знаю. И прошу больше сюда не звонить.

К полуночи дом стих. Небольшая лампа на кухонном столе отбрасывала свет через весь коридор, но в гостиной было темно, и темно было на лестнице, лишь узкая полоска света лежала на последней ступеньке. Этот свет, тусклый настолько, что придавал темноте зеленоватый цвет, шел из спальни Исабель, где на абажур было наброшено полотенце, чтобы свет не резал глаза. Под складками смятого одеяла спала Эми, вытянувшись на спине, словно загорающий на пляже. В приглушенном свете ее лицо не казалось ни спокойным, ни напряженным — возможно, следствие снотворного, текущего сейчас в ее крови. Но рот был полуоткрыт, нос выдавался над подушкой, ее поза выражала нежность и доверчивость.

Но Исабель увидела другое — отчуждение. Именно это слово пронеслось в мыслях, когда она наклонилась, чтобы поправить одеяло, прикрывая руки и шею Эми. Отчужденную от нее — от матери. Отчужденную от всех. Сидя в кресле-качалке, придвинутом к кровати, Исабель изучала тени и черты лица дочери, в какой-то момент за последние годы эти черты окончательно оформились. И кем стала эта незнакомка?

«Чужая», — снова подумала Исабель, осторожно поправив прядь волос, упавшую на щеку Эми. Незнакомка, которой не судьба унаследовать даже бабушкин фарфоровый кувшин для сливок. Тут Исабель откинулась на спинку кресла, вспомнив нежный звон разбивающегося кувшинчика, и слезы навернулись ей на глаза. Его больше нет. И печальный конец его, как-то связанный с тем, что Эйвери Кларк забыл прийти к ней, вызвал такую боль, что она даже не воспринималась как боль. Его слова: «Боюсь, что я забыл, Исабель» — вспыхивали яркими белыми пятнами на периферии сознания.

Но в центре была Эми. Незнакомая Эми, которая ходила по лесу с Полом Как-Его-Там (желудок Исабель подкатывал к горлу и раскачивался, хотя она поверила Эми, сказавшей, что между ними ничего не было: «Ничего, ничего, ничего»), чтобы натыкаться на трупы в багажниках брошенных автомобилей. Ах, ужасно для юной девочки обнаружить тело другой юной девочки! Бедная, бедная Эми, как она входила в дом: лицо сморщилось и потемнело, зрачки сузились, будто глядели из глубины пещеры. Ее и вправду невозможно было узнать, когда она смотрела на полицейских, полагая, что они приехали, чтобы арестовать ее, хотя на самом деле они пришли, только чтобы проверить рассказ Пола, причем они были предельно вежливы, спросив, какие детали она может добавить. И потом, когда Эми уткнула лицо в диванные подушки, напоминая Исабель испуганную собаку во время грозы, это был чисто животный страх. Она издавала ужасные гортанные звуки.