До мальчика долетали возгласы, шокирующий плач взрослого мужчины, и все это казалось ему таким же нереальным, как некоторые фразы, которые Висенте не хотел слышать, но к которым вынужденно прислушивался. Он продолжал что-то мастерить из конструктора – какой-то небоскреб или толстый ствол дерева без веток, – и поглядывал на неудачно расположенную, под наклоном, подставку, придававшую объекту еще и вид головоломки. Впрочем, ему не было ни грустно, ни страшно. Пока что эти крики лишь означали, что ему нельзя спуститься вниз, что просто стал недоступным стакан шоколадного молока или батончик с хлопьями. Уже потом, подталкиваемый желанием разобраться в недавнем прошлом, Висенте придумал, что предчувствовал неизбежную разлуку взрослых, ведь отношения между его матерью и Гонсало явно не ладились. Но это неправда. Он лишь понимал: что-то случилось, видимо, серьезное или необычное, но в тот вечер не был способен догадаться, что же за этим последует.

Мальчик почувствовал присутствие Гонсало и догадался, что тот смотрит на него с двухметрового расстояния. Казалось, Висенте избегает его взгляда, но он, скорее, опасался, что, подняв глаза, не увидит отчима, ведь иногда мы уверены в чьем-то присутствии, а когда оглядываемся вокруг и убеждаемся, что здесь никого нет, нам становится так обидно. Через пять секунд Висенте убедился, что Гонсало действительно там – и что в руках он держит чемодан. Пасынок вдруг все понял и в то же время не понял ничего.

После отчим произнес что-то такое, что довольно трудно изложить без дополнительных ухищрений – надо представить себе медленный, церемонный ритм фразы, которая стала и вопросом, и утверждением. Возможно даже, скорее утверждением, чем вопросом:

– Я ухожу от вас, Вичо. Но ты знаешь, что всегда сможешь мне позвонить, я никуда не денусь и останусь твоим отчимом навсегда.

Наверно, лучше было начать каким-то бормотанием, войти в некий образ, позволяющий постепенно продвигаться к теплым, но решительным словам, совместимым с воспоминаниями, кипевшими у него в голове. Однако получилось так, словно они общаются на разных языках – Гонсало на мрачном и вредоносном языке одних лишь заключительных фраз, причиняющих боль, тогда как Висенте – на нетленном языке нерешительных и живых слов, неуверенных предложений без начала и конца.

Оба расплакались, обнимая друг друга целых три минуты в абсолютном молчании. Гонсало поцеловал Висенте в правую щеку, и это был один из немногих таких поцелуев за годы, прожитые вместе, ведь отцы часто чмокают своих сыновей, а вот отчимы – только в дни рождения, на Новый год, возвращаясь из дальней поездки или когда уезжают надолго. А в данном случае – навсегда.

«Там было освещенное окно, но оно находилось слишком высоко, для того чтобы заглянуть внутрь». Гонсало сконцентрировался на фразе Карвера, или, точнее, укрылся, спрятался за ней: книга – это маска, а случайная фраза, выбранная наугад, – резинка, фиксирующая маску. Он почти целиком помнил рассказ, мог бы подробно воспроизвести его и процитировать дословно многие фразы на испанском и английском языках. Однако именно это предложение показалось ему новым, что неудивительно, – ведь само по себе оно не запоминающееся, так как за ним не стои́т ничего конкретного. И все-таки оно позволило ему выиграть несколько секунд, пока он стоял, прикрывшись книгой. Сначала он намеревался подойти, но не мог решиться, хотя это было необходимо, естественно – было бы просто непростительно этого не сделать. Однако ему потребовалось сиюминутное убежище в какой-то фразе. Может, даже больше – глубоко вдохнуть случайное предложение, а затем верно его истолковать, полагая, что имеется способ поступить правильно. (Но что в таком случае считать правильным? Признать, что раньше, всегда, всю свою жизнь поступал неправильно?)

Заметив, что Гонсало приближается, Висенте попытался удержать взгляд на пространстве между полом и уровнем глаз, хотя там была не какая-то книга, а прилавок с чистыми квитанциями и платежным терминалом «Редбанка», но потом он поднял глаза и искренне улыбнулся. Их краткое объятие началось неловко – помешал все тот же прилавок, но Висенте быстро вышел из-за него, чтобы обняться как следует.

– Так, значит, вы знакомы, – сказал появившийся Серхио Парра.

Ни Гонсало, ни Висенте не вспомнили в этот момент сцену с кассиршей в супермаркете. Никому из них не пришло в голову, что лучшим и одновременно самым худшим, абсолютно пародийным ответом стало бы повторение жестокой фразы, которую Гонсало выдал тогда кассирше: мы просто друзья.

– Мы знаем друг друга много лет, – сказал теперь Гонсало.

– Да, давно, – подтвердил Висенте хриплым голосом, звучавшим так, будто он только что проснулся.

Услышав голос Висенте, Гонсало подумал, что узнал бы его повсюду. Впрочем, полной уверенности не было, ведь ему незнаком голос повзрослевшего Висенте, вернее, он только что впервые услышал его.

Парра заметил напряженное состояние обоих и понял, что помешал. Он вышел покурить, чтобы Гонсало и Висенте могли побеседовать по душам, и принялся разглядывать витрину своего магазина, будто он – любопытный покупатель. Убедившись, что никакой угрозы от Гонсало не исходит, Парре все равно хотелось на всякий случай обеспечить Висенте защиту.

А они вели себя, как два застенчивых и добродушных посла двух дальних стран. Гонсало сообщил, что вернулся в Чили пару месяцев назад и скоро приступит к преподавательской работе в университете. Висенте сказал, что окончил школу и отказывается продолжать учебу в университете, а также признался, что интересуется поэзией. Узнав, что его пасынок, точнее, бывший пасынок пишет стихи, Гонсало ощутил что-то вроде укола или дрожи, то ли прилив тепла, то ли озноб. Он все-таки купил тот сборник рассказов Карвера и решил подарить Висенте, но тут же передумал, потому что странно вручать продавцу книгу, которую он тебе только что продал. Хотя, конечно, товар не принадлежит Висенте, он всего лишь наемный работник, выполняющий свои функции, – получает деньги, кладет книгу в пакет и вручает покупателю с чеком и сдачей.

Прежде чем попрощаться, Гонсало пригласил Висенте – в чрезмерно дружелюбном тоне – на свои лекции, уточнив, что они начинаются через две недели и что, возможно, это поможет молодому человеку определиться со своим будущим. Висенте кивнул, улыбнувшись слегка фальшивой улыбкой послушного ребенка. Гонсало набросал на обратной стороне чека свой адрес электронной почты, который Висенте и без того знал много лет, а также номер телефона. И добавил, что, в любом случае, они смогут где-нибудь выпить кофе, если Висенте захочет. А тот в ответ: да, конечно, с радостью, и уже в ближайшие дни. На прощание не было ни объятий, ни поцелуя в щеку, а только вялое рукопожатие.

В Нью-Йорке Гонсало привык ходить пешком на большие расстояния. Раз или два в неделю, вместо того чтобы воспользоваться метро, он полтора часа шагал от своей съемной комнаты в доме из коричневого камня в Кэрролл-Гарденсе до университета. По возвращении в Чили он