память озарило воспоминание о другом, гораздо более страшном землетрясении – в феврале 2010 года, при котором он не присутствовал, потому что крепко спал той ночью в Нью-Йорке. В девять утра он встал, позавтракал блинчиками в закусочной на углу и только после второй чашки кофе заглянул в свой телефон. Вот тогда, увидев многочисленные пропущенные звонки от родителей и друзей, он сразу же написал Висенте, но тот не ответил. А через несколько часов Гонсало получил душераздирающий ответ Карлы, который теперь не хотелось и вспоминать. Но все же он включил компьютер, чтобы перечитать то послание, и мигом, не задумываясь, набрал пароль, ибо мы думаем недолго, делая это, мы давно привыкли к исступленному бегу пальцев по клавиатуре:

***********

Желательно время от времени менять пароль для обеспечения безопасности, хотя многие пользователи – наверное, большинство – сохраняют какой-нибудь привычный, поскольку страх забыть его сильнее угрозы хакерства, электронного мошенничества и кражи. Специалисты советуют использовать пароли, сочетающие прописные и строчные буквы, цифры и знаки, и, конечно же, важно нигде не хранить личные данные и не позволять угадывать ассоциации, посредством которых создавался пароль. С этой точки зрения компьютерный пароль Гонсало, который служит также паролем его электронной почты и учетных записей в iCloud, Netflix и Spotify, идеален:

..VicentE50

Эксперты не советуют использовать в качестве пароля имена детей или родственников, однако не упоминают имен приемных детей, не говоря уж о бывших приемных детях. Пароль Гонсало героически выдержал все минувшие годы, несмотря на периодические видоизменения, потому что первоначальный пароль был vicente26 (номер намекал на майку футболиста Умберто Суасо из команды «Colo-Colo»), а затем, когда потребовалось его изменить, появились заглавные буквы и точки, а также новые цифры. Этот пароль – из прошлого, он выжил, но со временем, несомненно, будет видоизменяться далее, и связь с именем Висенте однажды будет полностью утрачена. Очень грустно, что Гонсало набрал его автоматически как раз сегодня вечером, написав имя Висенте, сам того не сознавая. Печально видеть всего лишь одиннадцать звездочек.

Мало кто догадался бы связать имя Висенте с личными данными Гонсало, хотя до недавнего времени он имел обыкновение признаваться знакомым, что постепенно осознал существование и значимость Висенте в своей жизни. Важность эта в свете произошедшего кажется спорной, и даже создается впечатление, что Гонсало время от времени говорил со своими случайными подругами о Висенте, чтобы доказать им: однажды он уже был в роли отца. Более того, Гонсало использовал факт существования Висенте, чтобы объявить, намекнуть или провозгласить: он не из тех холостяков, что радостно погрязли в вечной юности, в карикатурной нестабильности. Нет, он вовсе не один из тех тридцатилетних, которые разгуливают по Виллиджу[54], воображая себя главными героями какого-то романа или приятного артхаусного фильма.

В те времена он заявлял, что у него есть пасынок, с которым он поддерживает контакт, – и это правда, хотя общение было скудным (вероятно, не по вине Гонсало, а вопреки его попыткам сохранить отношения). В действительности же не стоило утверждать, даже вскользь, что они остаются на связи. Правильнее было бы признаться, что сам Гонсало не хочет полностью потерять контакт и исчезнуть из виду. Его сильно упрощенная версия истории выглядела так: мать ребенка развалила семью (он говорил эти слова деликатно, взвешивал каждое, но все-таки – говорил). И поскольку он был готов отвечать на любые вопросы – иногда с очевидным желанием, которое порой озвучивал – то, когда его спрашивали, скучает ли он по мальчику, Гонсало отвечал – да, и ничуть не кривил душой. Он на самом деле скучал по Висенте – гораздо сильнее, чем по Карле, которую ему удалось демонизировать и почти забыть.

– Ты не должен называть его своим бывшим пасынком, – заявила ему однажды вечером аргентинская антропологиня Флавия, с которой он изредка встречался.

Они сидели в баре в Гарлеме, попивая красное вино.

– Ну и как же мне его называть?

– Он твой пасынок, и точка. Он был и остается твоим пасынком. Ты и твоя бывшая хотели иметь второго ребенка?

– Хотели, – сказал Гонсало. – Но она потеряла его.

– Это был твой сын?

– Увы, он так и не стал моим сыном.

– Но был твоим?

– Ага.

– Значит, Гонса, ты тоже потерял сына. Так и говори.

Гонсало хотел возразить, что ему неловко брать на себя главную роль в этом деле, но промолчал, признав справедливость слов подруги: да, он лишился сына, хотя прежде так не думал. Не считал себя потерявшим ребенка. Они отправились в район Бушвик, к Флавии. Преодолели длинный путь до ее квартиры – на метро и пешком.

– Ну что, чиленок, займемся любовью? – спросила она, как только они вошли в ее комнату.

Иногда они спали вместе, иногда нет, тратили какое-то время на эту игру. В ту ночь они бросились в постель и обменялись поцелуями, засыпая. А когда проснулись, оба поняли, что больше никогда не увидятся.

То был единственный случай, когда Гонсало упомянул своего потерянного сына. С тех пор его ответ на вопрос, есть ли у него дети, тоже изменился. Когда его спрашивали, Гонсало не говорил о Висенте, а просто отвечал «нет». Однако, поступая так, он ощущал безысходную горечь, которая затянулась и превратилась в чувство вины – будто бы он лгал, что у него на самом деле есть сын, и этот безымянный сын – Висенте, и, не переставая быть Висенте, он тоже был утраченным сыном. Со временем горечь стала убывать после первого же глотка виски, да и ее физическое ощущение тоже постепенно слабело, пока не превратилось в легкое покалывание, которое длилось не дольше кашля. Увы, полностью покалывание так и не исчезло и даже теперь при вопросе, есть ли у него дети, дает о себе знать.

Месяцы, предшествовавшие поездке в Нью-Йорк, ему следовало бы потратить на возобновление отношений с Висенте, ведь Карла, вероятно, приняла бы какое-то временное соглашение о посещении мальчика, но Гонсало потратил время впустую. Преобладало чувство обиды и разочарования, убежденность, что Карла – самая тупая женщина в мире (он избегал называть ее по имени, а если приходилось, именовал «мамой Висенте» или же просто «тупицей»). Гонсало тосковал по ребенку, скучая по вечной атмосфере игры, готовности в любую минуту что-нибудь спеть, пошутить, по радостному ощущению быть важным для кого-то.

Он пытался возненавидеть мать Висенте и уговаривал себя попытаться наладить дружеские, братские отношения с мальчиком. И все же в самые первые месяцы всем управляла боль нанесенных ему ран, так что в конце концов он обрел утешение в сдобренных пивом беседах с великодушными дружками, весьма далекими от понимания чего бы то ни было, впрочем, как и он сам. А позже, за все время