— Пыталась, — Лэрке передернула плечами. — Только это жутко неудобно.

— Так я посмотрю?

Она кивнула:

— Ладно. Чего уже теперь…

Я осторожно задрал футболку. На лопатке открылся припухший, воспаленный рисунок в черно-белых тонах. Я угадал — та самая фотография. Только по низу цифры: 15.04.2016. Я провел кончиком пальца по жестким корочкам. Одна из них была расчесана и чуть кровила.

— Надо бы кремом размягчить, — предложил я. — Хочешь, помажу? Может, и чесаться тогда перестанет.

Лэрке покорно вытащила из тумбочки тюбик.

— Я осторожно, — успокоил я ее. — А что значит эта дата? — палец легко скользнул по цифрам. — Это ведь дата, так?

Девчонка кивнула:

— Мой шестнадцатый день рождения, — и добавила, чуть помолчав. — И день моей смерти.

Опять тридцать пять!

— Ну да, ты же собираешься ласты склеить в шестнадцать, — я обильно намазал нос татуированной мини-Лэрке. — Кстати, а это как-то связано с ним? — Губы Джея запеклись, из-под болячки сочилась сукровица.

— Отчасти, — призналась Лэрке. — Понимаешь, когда я вижу его, ему всегда четырнадцать. Уже два года прошло, а он старше не становится. Сейчас мы ровесники. Но Джей навсегда останется мальчишкой, а я… — она поежилась, когда я случайно надавил на тату слишком сильно. — Теперь я знаю, что после смерти ничего не кончается. И когда мы встретимся на той стороне, я и Джей, я не хочу, чтобы он меня не узнал. Не хочу быть слишком старой. Как ты думаешь, — она оглянулась на меня через плечо, — два года разницы — это ничего?

Мне захотелось со всей дури врезать ладонью по распухшей роже Джейкоба, но я сдержался.

— А ты уверена, что он бы этого хотел?

— Конечно! Он же так по мне скучает, — Лэрке потянулась к зудящему месту рукой, но я шлепнул ее по пальцам.

— Не дергайся! Ты думаешь так много о мертвом, а как насчет живых? Вспомни, как тебе было больно, когда он ушел. Как тебе больно до сих пор! Ты хочешь, чтобы тем, кто потеряет тебя, было так же хреново?

— Глупый Джек! — Лэрке повернулась ко мне лицом и одернула майку на спине. — Думаешь, обо мне кто-то пожалеет? Да все только вздохнут с облегчением! — Она забрала у меня крем. — Как там? Контуры не расплылись?

— Я пожалею, — сказал я, глядя ей прямо в глаза.

В калейдоскопе что-то сместилось, но только на мгновение.

— Это пройдет. Все проходит. Ты изменишься. Все меняются. А я — не хочу!

Она убрала крем на место, встала и села за инструмент.

— К тому же, день моей смерти уже написан на моем теле. И знаешь, — она пробежала пальцами по клавишам, — есть что-то успокаивающее в том, что знаешь, когда умрешь.

В этом я не мог с ней не согласиться. Я тоже совершенно точно знал день своей смерти. Я умер вчера.

— Не забудь спросить отца, — напомнил я, берясь за ручку двери. — Лекарство, которое действует за пару минут, не больше.

Лэрке неохотно кивнула, и опустила руки на клавиатуру.

В понедельник после каникул у нас был датский вторым уроком. Когда прозвенел звонок, и все с шумом повалили из класса, училка подошла ко мне:

— Джек, задержись, пожалуйста.

Я знал, о чем пойдет речь. О задолженности по сочинениям аж с августа. У нас уже состоялся один разговор на эту тему, еще до каникул. Я пообещал заниматься всю неделю и сдать написанное в понедельник. То есть сегодня. Вот только сдавать было нечего. Я не написал ни строчки. О чем и сообщил Элизабет: чего кота за хвост тянуть? Думал, она меня к директору потащит, или начнет спецклассом пугать — туда собирали всех школьных дебилов и отморозков. Но датчанка только покивала сочувственно и спрашивает:

— Джек, а как ты сам думаешь, что тебе нужно, чтобы все досдать?

"Чтобы отчим сдох", — подумал я, но промямлил только:

— Не знаю.

Элизабет помолчала немного, глядя на меня внимательно через стол, и вдруг выдала:

— Джек, у тебя все в порядке?

В горле у меня что-то сжалось. Не от самого вопроса, а от того, как она задала его. Будто ей и вправду было не наплевать.

— Да… Нет… У меня мама болеет, — зачем-то соврал я.

— Что-то серьезное? — Элизабет защелкала колпачком ручки, но тут же поймала себя на этом.

— Я… Мы еще не знаем, — несло меня дальше. — Ее обследуют.

Училка нервно сцепила пальцы:

— Ты думаешь, это… рак?

Я состроил печальную морду. Датчанка потянулась через стол и положила свою руку на мою:

— Я тебя понимаю. Моя мать умерла от рака в прошлом году. Будем надеяться, что это что-то другое, хорошо? — она через силу улыбнулась.

Мне стало погано. Хули я ей соврал? Мог бы просто промолчать! Что, если она теперь позвонит матери? Или Севе?

— Да, — я уставился в парту. — Наверняка это что-то другое.

— Тебе сейчас трудно сосредоточиться на учебе, — продолжала Элизабет. — Это естественно. Что, если мы договоримся так. Ты напишешь одно сочинение. Всего одно, но оно зачтется за все те, что ты не сдал.

Я взбодрился:

— А разве так можно?

— Конечно, можно, — датчанка улыбнулась и выпустила мою руку. — Только тема у тебя будет особая. Ты должен будешь написать письмо взрослому.

— Какому взрослому? — не понял я.

— Решай сам, — в ее глазах не было подвоха, и я расслабился. — Может, это твоя мама, отец или старший брат. У тебя есть братья или сестры?

Я покачал головой.

— Возможно, ты захочешь написать своему кумиру. Человеку, на которого ты хочешь быть похож. Ты понял задание?

Типа того.

— Как думаешь, справишься?

Я спросил осторожно:

— А сколько у меня времени?

Элизабет постучала пальцами по столу:

— Ну, скажем, месяц. Этого хватит?

На том мы и договорились. Я еще не знал, кому буду писать, но решил взяться за дело серьезно. Все-таки, Элизабет была единственным человеком, которого, по ходу, волновала моя судьба. И вроде как, я ей обещал. А я обычно держу обещания.

После уроков я отправился на охоту. Отловить соседского кота оказалось плевым делом. Финдус, как обычно, приволок свое жирное пузо в наш сад в надежде на мамину подачку. Приманил я котяру на колбасу: закинул шмат в спортивную сумку, которую заранее бросил на газон. Ну, зверюга заскочила туда и давай продукт хомячить — только за ушами трещит. Я молнию застегнул — и готово. Финдус спохватился, конечно, что дело нечисто. Давай выть. Ну, тряхнул я сумку пару раз, чтоб показать, кто тут хозяин, котэ и заткнулся.