– Что, скурвился?

– Скурвился, скурвился, все дело мог завалить.

– Собака!

– Кстати, как твоя циркулярка?

– В каком смысле?

– Работает?

– А как же!

– Тогда раскрывай, заводи.

Лесник пошел во двор.

Бурый понимал, убежать не удастся, да и куда здесь побежишь, кому жаловаться станешь? До ближайшего дома километра два, а сил немного. Вот он и стоял, переминаясь с ноги на ногу.

– Что это у него? – сдирая целлофановую пленку, которой была прикрыта самодельная циркулярка, осведомился Лесник.

Лесник – это была кличка, а не профессия, и получил он ее еще до освобождения, работая на лесоповале.

Жил он на отшибе от деревни, деньги у него водились.

Иногда он оказывал услуги бандитам. Как правило, эти услуги были очень своеобразными: натопить баньку, чтобы бандиты могли помыть кипяточком какого-нибудь несговорчивого бизнесмена, завести должника в лес, привязать к дереву или закопать по горло в промерзшую землю. В общем, мало ли чего понадобится бандитам?

Сегодня они вспомнили про циркулярку, вот Лесник ее им и предоставит.

– А движок работает?

– Еще как!

Палец Лесника с растрескавшимся ногтем вдавил синюю кнопку, и огромный сверкающий диск начал вращаться. – Вой усиливался, наконец он стал невыносимым. Лесник взял палку, провел ей по столешнице, палка в мгновение ока разлетелась на две части.

– Видал? – обратился Лесник к Кощею. – А ведь потолще кости будет.

Бурый сник совершенно.

– Гриша, я же ваш, свой!

– Был свой.

– Я для тебя, Гриша, все сделаю!

– Так уж все?

– Все, о чем ни попросишь!

– За язык я тебя не тянул, – захохотал Кощей, – за базар ответишь. Суй голову под циркулярку.

– Да ты что, Гриша!

– Ты же обещал все сделать, я тебя и прошу.

– Хочешь, на колени встану? Нет, нет, Гриша, только не это, не убивай, я жить хочу! – Бурый упал на колени прямо в грязную лужу и пополз к ногам Кощея.

Тот брезгливо сделал шаг в сторону, словно не до конца раздавленная гадина ползла к его ногам. А Бурый видел вибрирующую станину. Лесник стоял и поглядывал на эту сцену абсолютно бесстрастно, лишь иногда его губы кривились в ехидной улыбке.

– Слушай, Кощей, может, мне просто тюкнуть его топором по затылку, и дело с концом. Неохота мне пилу мыть, забрызгает тут все, а, Кощей?

Бурый, хоть и было ему больно, задрал голову и взглянул на лесника. Водитель и телохранитель стояли у машины, куря и наблюдая за происходящим во дворе. Ворота уже были закрыты, так что никто из посторонних не мог видеть того, что творится во дворе. Иногда к стеклу в доме прилипало женское лицо.

– Ну ты тут разбирайся, Гриша, с ним, а я пойду, скажу своей, чтобы на стол собрала. Вот только хочу спросить…

– О чем?

– На сколько человек накрывать?

– Правильный, а главное, своевременный вопрос. Как это на сколько: ты, баба твоя, я, эти двое. По всему выходит, на пять персон.

– Ага, понял. Значит, на него не накрываем.

– Почему не накрываем, стаканчик поставь, кусок хлеба на него положи – прикрой. Такой уж обычай, не мы с тобой, Лесник, его придумали, не нам и отменять, правда?

– Правду говоришь, мил человек, – и Лесник на кривых ногах двинулся к дому.

Скрипнула, а затем хлопнула дверь. А пила продолжала вращаться, правда, мотор уже не выл, работал ровно.

Кощей нагнулся, поднял прутик, постучал им по колену, как хлыстом, затем сунул его в пилу.

– Ого, кусается! – сказал Кощей и, подойдя к Бурому, толкнул его своим ковбойским сапогом в спину. Бурый, не сопротивляясь, растянулся на земле. – Вставай, что ли.

Бурый медленно начал подниматься.

– Выключи, – бросил Кощей.

Бурый чуть ли не головой воткнулся в эбонитовую черную коробку и судорожно вдавил красную кнопку. Диск медленно замирал, наконец совершил последний оборот, и стали видны огромные зубья дисковой пилы. Каждый зуб сверкал.

– Значит, хочешь жить?

– Хочу, хочу, Гриша!

– Тогда пошли в дом.

Бурый бросился открывать дверь Кощею. Он был перепачкан, на глазах блестели слезы радости. Самое страшное миновало, теперь он действительно был готов на все.

Сели за стол. Перед Бурым стояла рюмка, до половины наполненная водкой, сверху на ней лежал кусочек черного хлеба.

– За что выпьем? – осклабился Лесник.

– За него, – визгливым голосом произнесла баба Лесника.

– Пей, Бурый, за свое же здоровье.

Пить Бурому было страшно неудобно, но и не выпить он не мог. Снял хлеб и дрожащими пальцами поднес рюмку с водкой к гипсовому воротнику. Вытянул губы и стал отклоняться всем корпусом. Сделал несколько глотков, а затем его лицо исказила гримаса боли. Он схватился за горло, словно пытался разорвать гипсовый воротник.

В рюмке была отрава, Бурый даже не успел доползти до ведра с водой.

Хозяйка и хозяин дома смотрели на умирающего Бурого без сострадания.

– Собаке – собачья смерть, – сказал Лесник и выпил свою водку.

Не чокаясь выпили и остальные. Бурый уже не шевелился.

– Прав ты был, с циркулярной крови много. А так, закопаем под муравейником, и дело с концом. Выбросите его пока во двор, чтобы в доме не лежал! – приказал Кощей, и телохранитель с шофером выбрались из-за стола, поволокли труп Бурого во двор.

– Крут ты, – сказал Лесник.

– Ты на моем месте поступил бы точно так.

– Наверное. Дело наше такое.

– Давайте-ка, мужчины, блинчики с мясом, – предложила женщина, ставя на стол большую тарелку зажаренных, еще дымящихся блинов.

– А вот это с удовольствием. Крови не люблю.

Марат Иванович Хазаров от природы был человеком крайне осторожным. Всякие мелочи и отклонения от намеченного плана, даже маленькие, раздражали его до чрезвычайности. Хотя, как всякий врач, тем более врач-психиатр, он умел глубоко прятать свое недовольство, и посторонний заметить его не мог.

Так было и сейчас. Этот странный тип, которого приволок Грязнов, которого вместе с санитаром он пичкал наркотиками, вызывал у Хазарова не просто раздражение, а недовольство. Комбат стал головной болью врача. Утром, зайдя в госпиталь проведать немца, в общем-то удачно, можно сказать, талантливо прооперированного, Марат Иванович подошел к двери камеры и заглянул туда. Неопрятный, опустившийся человек, давным-давно не бритый, не чесанный, страшный, как сама смерть, сидел на полу и грязным ногтем что-то чертил на бетоне, выводил какие-то замысловатые фигуры.