Вернулась в комнату. Отправила родителей домой, закуталась в плед, налила рюмку коньяка. Телевизор показывал дикие, не поддающиеся пониманию кадры – огонь, какие-то люди в серой пыли, летящая из окна фигура, горы офисной бумаги на мостовой, пожарные машины.

Миша, не выдержав, протянул телефон: «Звони! Звони по тому номеру, который есть. Не получится, будем думать, как искать». Он даже не знал толком, о ком идет речь… Я же не рассказывала. Просто понял по выражению лица, что этот кто-то, кого я потеряла, мне очень дорог. И предложил позвонить.

Потом весь вечер я тупо, остервенело названивала по единственному известному мне номеру. Телефон Левки молчал. Дозвонилась до той самой подружки. Когда-то давным-давно мы все были в одной шумной молодежной компании. Сейчас она работала в фирме, которая сотрудничала с Левкиной, и общалась с ним регулярно. У нее был еще рабочий номер, но по нему отвечали, что Левка уехал в Нью-Йорк и они сами очень обеспокоены.

Около полуночи я, устав бесконечно нажимать кнопки, провалилась в какую-то безразмерную коньячную дыру. Вот сидела-сидела и провалилась. Проснулась от желтоватого света. Это светилась моя «Нокиа 3210».

– Дозвонился! Отвечай скорее! Линия пропадает все время, – голос Миши звучал как из подземелья. Он, оказывается, все это время пытался дозвониться. Все это время, пока я спала, мой муж беспрестанно набирал номер. Чтобы найти мужчину, который был дорог его жене. Между прочим, совсем молодой и вполне привлекательной жене, на которую охотно обращали внимание представители противоположного пола.

– Я дозвонился! Мика, дорогая, давай просыпайся скорее! Сейчас связь пропадет и все.

Голос Миши – как через вату. Или это я в вате. В пуховом коконе, не пропускающем звуки. Так не больно. Не больно и тихо.

И тут я услышала другой голос, далекий-далекий и очень близкий:

– Я живой! Телефоны не работают вообще. Все линии перегружены. Не знаю, кто уберег. Кто-то есть, кто нас хранит. У приятеля остановился. Вечером ели у каких-то индусов, и я отравился. Утром встать не смог. Позвонил в офис, сказал – полежу чуть-чуть и приеду. Все отработаю. Как только смог встать, сразу и поехал. Я видел этот проклятый самолет! Прямо над головой. Мика! Тут такое… Такое… Микочка, тут ад.

А я только смогла выдохнуть:

– Живой! С днем рождения, Левка!

И разрыдалась у мужа на руках. А потом связь прервалась.

И было так хорошо от того, что Левка жив. И так страшно, дико страшно, что тысячи мобильных телефонов так больше никогда и не ответили на входящий звонок… И было так сладко дремать всю ночь прямо там же, на диване, под пледом. Периодически я просыпалась, мне мерещились какие-то обломки, крылья, падающие с неба фигуры.

Мишка всю ночь просидел рядом со мной. Сказал потом, что у меня была высокая температура.

А утром разбудил меня словами: «Пошли праздновать чудесное спасение твоего Левки! Он теперь и мне как родной».

И я в который раз поняла, что правильно выбрала мужа. Меня понимают. Это ли не счастье?

С тех пор прошло много лет, но каждый год 11 сентября в Скайпе загорается знакомый ник и на экране появляются слова:

– Привет, первая любовь! 9/11 сегодня. Помнишь?

– Привет! С днем рождения, Левка!

– Мишке привет! Я вас люблю.

– Мы тебя – тоже.

И еще мы обязательно встречаемся раз в год. Теперь уже семьями. Левка наконец нашел свою любовь, женился и родил девочку. Мальчика хотел, но дело молодое. Все впереди.

Так и живем.

Ночью, когда не спится, время стекает как смола – вязко и объемно одновременно. Как знаменитые часы у сумасшедше-гениального Дали. И даже приобретает цвет. Становится янтарным. И плавятся формы, и перетекают сущности друг в друга, и картинки рвано наплывают одна на другую, толкаются, теснятся где-то на жердочке воспоминаний.

Обрывки мыслей с неровными краями, выгрызенные из памяти куски прошлого. Уже пробитые дыроколом эмоций, но еще не скрепленные в единое целое. Как отслуживший свое отрывной календарь. Незачем склеивать, а выбросить жалко.

…Мне почти семь лет. Шесть пока еще, если честно. Коричневое платьице, белый фартук и огромный букет гладиолусов. Бант на голове почему-то неровный. Не пышный, как мне хотелось, а плоский. Не держится. Я его все время поправляю. Первый звонок. Я совсем крохотная, самая маленькая девочка-первоклашка. Меня несет на руках десятиклассник. Я держу колокольчик. Звоночек. Высоко, страшно и дух захватывает. Но там, наверху, я парю. До сих пор помню. С тех пор люблю, когда мужчины носят меня на руках. Привыкла. Избаловали.

…Первые слезы. Он ушел к другой. На продленке дело было. Классе в пятом. На шее, на шнурке, болтается ключ. Не забыть, когда зайду домой, позвонить маме. «Первое» и «второе» стоит в мисочках на подоконнике. Аккуратней с плитой. Она газовая, и к ней прилагается специальная зажигалка. Электрическая.

Не так страшно, как у подруги Катьки – там необходимо подносить спичку к плите, и мы с ней каждый раз вздрагиваем, когда нужно что-то разогреть. Чиркнуть спичкой – зараза, она еще и не схватывается сразу! – и быстро-быстро поднести к конфорке, пока не потухла. С другой стороны, если не зажжешь спичку, то не разогреешь еду. И будешь голодной до вечера. До прихода ее мамы, которая работает в роддоме. А значит, может вернуться очень поздно. Или вообще не вернуться до утра, если роды сложные. Поэтому Катька часто кушает у меня.

А, не забыть еще компот. Он в холодильнике в огромной трехлитровой банке. Не сметь залезать в банку пальцами! Сегодня, кажется, абрикосовый. Подойдет.

…Мне пятнадцать. Портвейн «Анапа». Омерзительное пойло. Но все пьют. А я чем хуже? Отличница, да. Ботаник. И кудри у меня свои, а у всех девчонок уже «химия». Опять все не в ногу, а я в ногу. Но пить надо. Иначе не будешь в стае.

Первые сигареты. Мерзость. Не понравилось. Не стала курить. К сигаретам пристрастилась позже, лет в девятнадцать. В редакции курили все. На ночных сменах питались растворимым кофе в железных банках и сигаретами. Пачка зеленых «More» за ночь – на раз.

Первое гипюровое платье. Школьный вальс, да. Шили по выкройке из «Бурда Моден». У бабушки очень ловко получалось перенести клубок сине-красных полосочек на ткань. Мелом делала разметку, споро примеряла на мне. «Покрутись-ка. Вот так, сейчас только край подправим и отлично. Останется молнию вшить». И все – почти иностранка.

Потом почему-то провал. Большая временная дыра. Почти двадцать лет. Капает смола, звонко сыплются медяки в раскадровке сегодняшнего дня. Моему старшему сыну восемь лет. Я не рассказывала? У меня двое детей – два мальчика. Но дети – это очень интимно. Это только наше.

Да, так вот, сыну восемь. Он тоже носит ключи на шее – так модно. Только плита вся в кнопочках, и больше нет банок с домашним компотом. А так все то же самое.