большом почете, также и Главнокомандующий. Не везло только бедному Русскому Совету, которого никто не хотел признавать».

Таким образом, со стороны либеральной русской общественности к Русскому Совету было проявлено или враждебное, или сдержанно-отрицательное отношение. И только русское беженство, рассеянное по Балканским странам, главным образом в Сербии, откликнулось в целом ряде своих постановлений горячим приветом тому центру, который образовывался вокруг Русской армии.

* * *

Политическая обстановка Сербии, куда должны были переброситься значительные части контингентов, имела особое значение, как в смысле территориальном, так и в силу того обстоятельства, что в Королевстве С. X. С. Русская армия встретилась с единственным случаем организованного русского беженства.

Благодаря особенностям эвакуации состав сербского беженства был на 99 % монархически настроенным, однородно мыслящим и однородно воспринимающим.

В июле 1920 г. состоялся разрешенный правительством Королевства Съезд русских беженцев, на который попали делегаты, избранные от 70 действовавших к тому времени русских колоний. Как и должно было ожидать, демократически избранный Съезд оказался правым, в противоположность левому Земгору, созданному на антидемократических началах. Съезд этот закончился выбором Бюро Съезда Русских Беженских Организаций в составе П. В. Скаржинского, С. Н. Палеолога, вскоре назначенного Правительственным Уполномоченным по делам русских беженцев, и генерала Батюшина.

Русская армия занимала в это время Крым.

Первая мысль Съезда была о Русской армии. С необыкновенным единодушием было послано приветствие Русской армии, и делегаты разнесли по многочисленным колониям категорическое требование Съезда – главнейшую деятельность свою направлять на дело помощи крымской борьбе.

Вскоре этой жизненной общественной организации пришлось вступить в борьбу с другими общественными организациями – Союзом Земств и Городов, около которых сгруппировались немногочисленные «левые» сербского беженства. «Левизна» их была очень относительна, но на общем фоне представляла значительный контраст. «Левизна» их заключалась больше в старых общественных привычках и навыках, не свободных от тех трафаретных форм мышления, которыми была почти обязательно окрашена общественная работа в старой России.

Началась борьба между «патентованной» общественностью (кстати сказать, обладательницей денежных средств) – и общественностью новой, обладающей только своим правом избрания: защитникам демократизма приходилось теперь оспаривать и опорочивать практические результаты применения его на деле.

Острота момента усилилась после падения Крыма. Крымская катастрофа отразилась полярно-противоположно на этих двух полюсах русской общественности.

«Правая общественность» отозвалась во всех захолустьях Королевства рядом собраний и призывом к активной помощи. Тотчас по получении сведений об эвакуации Крыма С. Н. Палеолог разослал циркуляры по колониям, где между прочим говорилось: «Твердо веря в то, что с падением Крыма героическая борьба честных русских патриотов против красного ига будет продолжаться, обращаюсь к русским беженцам в Кор. С.X.С. с предложением прийти на помощь эвакуированной армии и, хотя бы добровольным самообложением, показать, что здесь, вдали от родины, русские люди чтут и помнят своих героев, отдающих силы и жизнь спасению гибнущего отечества». Горячий призыв С. Н. Палеолога был услышан, и был образован «Фонд имени генерала Врангеля», в который было собрано свыше 80 000 динар.

«Левая общественность» восприняла катастрофу как подтверждение своего прежнего скептицизма и как основание для полной эмансипации от «павшей» российской власти. С падением Крыма формальные связи стали необязательны: представители «левой общественности» становились на собственные ноги. В кулуарах одного учреждения, ведающего помощью беженцам, можно было услышать циничное замечание по вопросу об оказании помощи инвалиду: «Врангель его попортил, пусть он ему и платит».

Борьба обострялась. Правительственный Уполномоченный С. Н. Палеолог, а за ним и громадная масса организованного беженства, заняла резкую позицию по отношению к Совещанию Послов, поведение которого считалось «предательством»: в Главнокомандующем по-прежнему видели преемника Российской Власти. Отношение беженцев было настолько нервное, что когда приехали в Белград представители Земгора, кн. Львов и Зеелер, на дверях отеля, где они поместились, появился плакат, по сербским законам оклеенный гербовой маркой, со следующим объявлением: «Здесь остановились предатели кн. Львов и Зеелер. Лица, желающие плюнуть им в физиономию, благоволят записываться в очередь».

Все это чрезвычайно осложняло политическую обстановку. Но во всей этой сложной обстановке правая белградская общественность стояла на должной высоте. В тяжелый момент французского ультиматума о выселении армии в Бразилию и советскую Россию русское беженство в Сербии, руководимое С. Н. Палеологом и П. В. Скаржинским, встало, как один человек, – и из 250 существовавших в то время колоний посыпались вопли о спасении армии.

Когда тяжелое дело расселения армии по Балканским странам было осуществлено, и 1 марта 1922 г. в Белград прибыл Главнокомандующий, – его встречала на вокзале многотысячная толпа, встречала не только как Главнокомандующего, но как своего Верховного Вождя.

Это было подлинное, искреннее и ничем не обусловленное чувство: таким же оно осталось у беженцев и поныне. До сих пор, при появлении в колониях, Главнокомандующий является предметом горячих и искренних оваций. Русское беженство в Сербии не может вычеркнуть ни заслуг Русской армии, ни неотделимого от нее генерала Врангеля.

* * *

Но на безоблачное, казалось бы, небо, уже тогда, в марте 1922 г., набегали тучки. Съезд в Рейхенгалле оформил монархические настроения провозглашением монархической программы. Впервые после революционного разгрома выявлялась монархическая партия, и на поверхности появились, уже с другой стороны, старые «патентованные» вожди. Вместо прежнего задания – помощи национальному делу – появилось новое: борьба за овладение армией. Заслуги перед армией со стороны правых кругов казались настолько велики, что давали основание считать, что наступил момент сделать из армии и орудие политической борьбы. Успехи левых кругов на почве захвата государственных средств побуждали правых на захват государственного значения.

И когда попытки эти разбились о непреклонную волю генерала Врангеля, поднялся против него целый организованный поход.

Глава IV. Тени прошлого

Съезд в Рейхенгалле[15], имевший место 29 мая – 6 июня 1921 года и объединивший монархические течения русской эмиграции, послал Главнокомандующему следующую телеграмму:

«Только что собравшийся Съезд Хозяйственного Восстановления России единогласно постановил выразить глубокое восхищение и полное сочувствие доблестным бойцам Вашей героической армии и Вам, как ее Главнокомандующему, которые сражались с таким самоотвержением за спасение нашей многострадальной Родины. Мы от всего сердца надеемся и твердо уверены, что Ваши солдаты и офицеры выдержат все тяжелые испытания и еще проявят свою доблесть в момент окончательного освобождения России от дикого и невыносимого ига ее жестоких поработителей. Председатель Съезда Александр Крупенский».

Телеграмма, как видно из ее текста, была составлена в духе той национальной платформы, которая дело поддержки армии не связывала ни с партийной принадлежностью, ни с определенными лозунгами; но в заседаниях Съезда оформлялась уже определенно-монархическая партийная тенденция. Эта тенденция выразилась в принятии положения, что «единственный путь к возрождению великой, сильной и свободной России – есть восстановление в ней монархии, возглавляемой законным Государем из Дома