– Она говорила, что любит. Но я никогда не давал ей повода думать, что брошу жену. К тому же есть Сонечка. Она бы расстроилась.

– Анна об этом знала? О том, что вы не собираетесь разводиться?

– Понятия не имею, – если до того момента Павел и говорил правду, то сейчас он солгал. И ложь эта была явной.

Не знала. Думала, что еще немного, и обретет свое счастье.

– Что вы делали в тот вечер?

– Что? – Павел вскочил. – Вы подозреваете меня?! Молодой человек, это… это возмутительно.

Вот только возмущение его было наигранным.

– Сядьте, – тихо сказал Васька. – На вас внимание обращают.

Как ни странно, Павел послушался и друзьям своим, которые уставились на Ваську недружелюбно, махнул, что, мол, все в полном порядке. Не в полном.

– Думаете, это я убил Анну… Да зачем мне это?!

– Допустим, – Васька провел пальцем по скатерти. Клетчатой и не слишком чистой. – Допустим, Анна поняла, что вы не собираетесь разводиться. Вы ведь врали ей. Говорили, что жена вас не любит, не понимает. Что брак ваш давно уже превратился в формальность. Что… что вообще говорят в таких случаях? Ах да, что развестись пока вы не можете, поскольку дочь болеет…

У Павла дернулся глаз. Правда, значит.

– Она вам верила. Ведь любила. А когда любишь, то веришь безоглядно… – Васька вытер пальцы салфеткой, но все равно осталось ощущение, что пальцы эти грязные. – Но однажды Анна прозрела. Она ведь не была глупой… Да и пример матери перед глазами… а может, просто любовь прошла? Неважно, главное, что она поняла – вы не разведетесь. И пригрозила навестить вашу супругу.

– Зачем, если любовь прошла?

– Скажем, из мести. Или чтобы открыть ей глаза на то, какая вы сволочь.

Павел хмыкнул, и весьма выразительно.

– А может, и не пошла бы она никуда, но вам пригрозила. Мелкая женская пакость. Но для вас она была не мелкой. Вы не хотели разводиться. И похоже, что к жене своей искренне привязаны. Дочь опять же… Что тогда произошло? Ссора? И вы немного… не рассчитали сил. Убили ее случайно… а потом испугались… милиция… следствие… И в тюрьму опять же не хочется. Вот вы и вынесли тело на пути, благо было недалеко…

– У вас буйная фантазия, молодой человек, – сухо ответил Павел. – Вам бы в писатели пойти. В фантасты.

– Спасибо, воздержусь. К слову, как полагаете, к моей фантазии в милиции отнесутся с пониманием?

– А может, – Павел наклонился, – все было иначе? Вы узнали о нашем с Анечкой романе и взревновали. Убили ее из ревности. И теперь ищете, на кого бы вину повесить? И меня оговариваете…

– Меня уже проверили.

– Проверят еще раз. Уж я позабочусь… Скажу, допустим, что Анечка вас боялась, что вы ей угрожали, что…

– Паша, вы же понимаете, что бы вы ни сказали, это будут проверять… и меня, и вас… и придут опять же к вашей жене… и к вашей дочери… и к соседям, которые могут рассказать много интересного… придут с неудобными вопросами. Если вы не виновны, то вас отпустят, но репутация, ее ведь не восстановишь. А супруга ваша, если и вправду болезненно относится к старой истории, этой измены не простит. Подаст на развод… Вам ведь того не хочется? Поэтому повторю вопрос: что вы делали тем вечером?

На мгновенье показалось: не ответит. Встанет и уйдет. И тогда Ваське придется действительно в милицию обращаться, рассказывать о любовнике. Там не особо обрадуются, дело списали в висяки, появились иные, куда более актуальные, а это…

– Вы упрямы, – с неудовольствием произнес Павел. – В тот день нас вообще в городе не было. Мы в Петербург отправились. Сонечка давно хотела побывать в Эрмитаже… экскурсия трехдневная. И да, накануне я сказал Анне, что не уйду из семьи. И да, мы поссорились, но она не угрожала. Плакала, умоляла. Господи, женщины порой бывают утомительны… Я еще подумал, что от нее будут проблемы. Уезжал с неспокойным сердцем… вдруг бы и вправду заявилась… Но нет, я ее не убивал. И алиби мое, молодой человек, могут подтвердить два десятка человек, с которыми мы вместе прогуливались по Петербургу. Надеюсь, этого достаточно?

– Вполне.

Васька поднялся. Больше в кафе ему было нечего делать.

– И что вам этот разговор дал? – поинтересовался Павел.

– Многое. Минус один.

– Даже так?

– Да.

– Молодой человек, – он и сам встал, оказавшись на полголовы ниже Васьки. – Позвольте дать вам совет. Не лезьте в это дело. Мертвых не вернуть, а живые вряд ли будут вам благодарны за то, что вы суете свой нос в их тайны. В конце концов, это может быть опасно.

Васька кивнул: он и сам все понимал. Но… как иначе.

– И еще. Анна как-то обмолвилась, что едва не совершила ошибку… что кто-то из вашей компании не тот, кем кажется. О ком речь, понятия не имею, но вдруг да поможет. Мне… жаль, что она умерла.

Этому Васька не поверил.

– Хорошо, пусть все так и было, – Софья постаралась говорить спокойно, хотя внутри нее все кипело.

Отец изменял маме? И если верить этому человеку, хмурому, взъерошенному и уставшему от застарелого чувства вины, то изменял нагло и цинично. А ведь она, Софья, прекрасно помнит и ту поездку в санаторий, где было до отвращения тоскливо, потому что санаторий находился в лесу, и, помимо прогулок по этому самому лесу и походов в местный буфет, иных развлечений не было.

Папа приезжал, но редко, и был таким веселым, радостным, а после санатория, кажется, он стал часто задерживаться на работе. Маме это не нравилось. Они ссорились редко, а тут… и даже не ссора, ссор Софья не помнит, но напряженное тяжелое молчание, которое Софья ощущала остро.

Она сбегала из дому, благо Лялька имелась.

Лялька же тогда и сказала важно:

– Разведутся.

– Что? – возмутилась Софья. Нет, подруге своей она верила почти как себе, а местами и больше, чем себе, но вот развод…

Страшное слово. В Софьином классе были трое, у кого родители развелись. Софья как-то не думала, каково это.

– Разведутся, – Лялька повторила это и карамельку за щеку сунула. – Вот увидишь.

– Почему?

– Потому. Твой папаша любовницу нашел. И к ней жить уйдет. Вчера баба Нюра это сказала. А она все обо всех знает, она их вместе видела.

– Может, не любовница, а… – Софья не очень хорошо представляла себе, кто такая любовница, но отчаянно не желала верить, что у отца она появилась. Хотя, конечно, баба Нюра – это аргумент.

– Любовница. Мамка тоже сказала, что мужики на молоденьких ведутся… и вообще козлы…

Развода не последовало. Было несколько дней тяжелой тишины, в которой родители перестали замечать Софью, а она радовалась, потому что было страшно.

Иррациональный детский страх. Мама, которая закрывается в ванной подолгу, а выходит с красными глазами. И суп пересаливает. Но Софья все равно ест, и папа ест. За столом молчание.